— Вы в самом деле живете в Дорчестере? В самом криминальном районе Бостона? — спрашивает он и наконец смотрит на меня.
В его голосе удивление и что-то еще. Я не могу удержаться от того, чтобы не взглянуть в его глаза. Такое чувство, что они стали на несколько тонов темнее. Настроение в машине из легкого смущения переходит в напряженное молчание.
— Там не так уж и плохо, — начинаю оправдываться я. — Правда, поздно вечером не погуляешь, если не хочешь приобрести парочку новых друзей-наркоманов, — пробрасываю я, чтобы разрядить обстановку.
— Шутите? Хорошо. Новости совсем не слушаете? — спрашивает он меня, и у меня возникает странное ощущение, как будто из салона машины откачали воздух. — Там что ни день, то новый труп находят, — добавляет он. — У вас есть какая-то особая причина для того, чтобы жить в Дорчестере?
— Причина? — я пытаюсь понять его вопрос.
— Ну, семья у вас там живет, или парень?
— Нет, я…, — я прочищаю горло, пытаясь звучать увереннее и убедительнее, но вместо этого мой голос звучит еще более тоненько. — Я живу одна, моя семья живет далеко, — решаю я сказать все как есть. — Там просто дешевле. И когда я была студенткой, это было жизненно важно.
— Не думал, что профессор Альварес платит своим аспирантам так ничтожно мало, что они не могут позволить себе нормальное жилье, — Эммануэль по-прежнему не оставляет тему моего жилья в покое.
Я решаю не отвечать ему на едкое замечание.
Автомобиль мягко трогается с места, в салоне негромко звучит какая-то приятная мелодия, и я пытаюсь сосредоточить свое внимание на ней. Я чувствую, что все еще пьяна, но в моей голове потихоньку начинает проясняться.
— Почему Гарвард? — меняет тему Эммануэль. Я вопросительно смотрю на него, до меня не сразу доходит смысл его слов.
— Это самое престижное место для обучения в мире. Мне очень важно получить работу, а это место как никакое другое может в этом помочь.
Я вижу краем глаза, как Эммануэль усмехается (боже, как же предугадать его настроение!). Он проводит руками по своим немного волнистым каштановым волосам, поворачивается ко мне, и в его глазах я вижу снисходительность. К сожалению или к счастью, он отворачивается слишком быстро. И я замечаю, что перестаю дышать. Я делаю глубокий вдох. Я благодарна тому, что Эммануэль не замечает или делает вид, что не замечает реакцию моего тела на него. Мое глупое тело, сейчас же веди себя адекватно!
— А кто не хочет получить работу? — произносит Эммануэль. — Вы сидите в той же лодке, что и все остальные постдокторанты и аспиранты.
Я ощущаю, как его слова обжигают мою кожу. Как бы мне ни хотелось это скрыть, я должна признаться себе в том, что мне бы очень хотелось, чтобы Эммануэль видел меня особенной. Но он меня совсем не знает, как и я его. Моя ситуация настолько кардинально отличается от жизненных обстоятельств всех тех, с кем сталкивался этот богатенький красавец, что даже нет смысла что-либо ему доказывать.
Вместо того, чтобы спорить, я отвлекаюсь на дождь, который успел начаться, и теперь капли дождя, а вместе с ними и огромные градины громко стучат по крыше и стеклам автомобиля.
Я бы очень хотела задать тот же самый вопрос Эммануэлю и узнать, почему он выбрал именно Гарвард. У него, в отличие от меня, наверняка было полно разных предложений по работе. Но мне не слишком удобно задавать этот вопрос и, несмотря на его разрешение называть его по имени и любезное предложение подвезти меня (хотя возможности отказаться у меня как таковой и не было), я не думаю, что стоит забывать о субординации. Поэтому я решаю не лезть к нему с вопросами. Мы едем молча, и только стук дождя, тихая музыка и едва слышный шорох шин заполняют тишину.
— Вы не слишком-то разговорчивы, — говорит Эммануэль. Ему определенно нравится навязывать мне свою оценку меня.
— Я не люблю разговаривать с людьми, которых не знаю, — мрачно говорю я, и это правда.
— Это я уже заметил, — он чувствует на себе мой удивленный взгляд и объясняет: — На вечеринке вы ни с кем не общались, — и неожиданно добавляет: — Я на собственном опыте знаю, что такое быть интровертом, и, поверьте мне, тяжело узнавать людей, если с ними не разговариваешь.
Остальная часть нашего пути проходит в молчании. И я благодарна Эммануэлю за то, что он больше не комментирует никакие из моих качеств.
Мы подъезжаем к моему дому. Мои социальные навыки объявили сегодня бойкот, и я не представляю, что следует говорить в такие моменты. Возможно, мне стоит пригласить его на чай? Откуда-то из подсознания на мгновение всплывает неуместная фраза из детского фильма о том, что вампир может войти в дом только если ты его пригласишь. Я сразу же отказываюсь от мысли пригласить его, но, конечно, совсем по другим причинам. Во-первых, он вряд ли согласится. Во-вторых, моя маленькая студия просто взорвется от этого сгустка энергии по имени Эммануэль Лорэн. Я уже представляю, как взрываются мой маленький рабочий столик и несчастная прикроватная тумбочка только от одного его взгляда. В-третьих, и, наверное, самое главное, мне невероятно стыдно показывать ему, как я живу. В-четвертых, никто не отменял того, что он мой начальник, и то, что я сижу в его машине, уже является нарушением академических правил общения начальства и подчиненных.