Так вот: разобиженные за пьесу, мы обрушились на Виолетту.
― "Я впервые целуюсь в губы" ― ой, держите! ― не унимался Жунковский.
― "У тебя холодные пальчики", ― подначивал я.
― "Для такой погоды нормальные. А у тебя, ― ой, а у тебя почему-то теплые! Ой, какие у тебя руки!.."― обезьянничал Жунковский.
Виолетта вспыхнула, выбежала в другую комнату, но не утерпела, секунду-другую спустя выскочила, бросила на стол тетрадку.
― Поросячьи души! Шпионы! Знаете, как называется ваш поступок?! Мерзость! ― кричала она, глотая слезы, лившиеся из глаз ручьями. ― Да, мерзость! Мерзость!
Она хлопнула дверью, да так, что с этажерки на пол посыпались какие-то фотографии.
― Мерзко! Мерзко! ― выкрикивала Виолетта сквозь рыдания, но уже за стеной.
Выкрикивала долго, еще и еще, наверное, десятки, нет, сотни раз. Кричала и всхлипывала.
До сих пор в ушах нет-нет, да и резанет надрывистое Виолеттино:
― Мерзко! Мерзко! Мерзко!..
Репетировали пьесу мы тайно, после уроков, мальчишеским скопом ― это потому, что в пьесе не нашлось женских ролей. Роли распределили вмиг, без споров. Я взялся сыграть Ромку. Тогда мне и в голову не могла прийти мысль о несуразности подобной затеи ― я отличался от Ромки по всем статьям, будто небо от земли; хромоногий Азимов не стал возражать против роли мальчика-рыболова, а Жунковский мужественно согласился сыграть фашистского офицера. С грохотом в классе раздвинули парты ― репетиция началась. Азимов-рыболов с прутиком в руке сел поверх парты, вышел Ромка ― я встал рядом с рыболовом.
Произошел многозначительный диалог.
― Что делаешь? ― спросил я.
― Тише! Рыб распугаешь! ― ответил "рыболов". ― А ты чего шляешься?
― Корову ищу ― со вчерашнего дня где-то бродит.
― Какая корова?
― Черная, с белыми пятнами.
Помню, после этой фразы позади раздался смешок. Смеялся будто Ахмедов. Я обернулся: да, смеялся Ахмедов, он был простужен, из носа струилась юшка. У меня все вылетело из головы, и после реплики "рыболова": "А ты сам откуда? Я тебя впервые вижу, из другой деревни, что ли?" ― я долго не мог найти нужные слова.
Ахмедов шмыгая носом и продолжая посмеиваться, произнес:
― Ищи, ищи корову! Она ведь у вас породистая! Пацаны, за исключением Азимова-"рыболова", меня и Жунковского ― авторов, засмеялись. Намек Ахмедова был более чем прозрачен: наша корова оказалась нестельной, вдобавок выяснилось, что у нее какая-то нехорошая хворь...
― Ищи, ищи корову, а то без молока останешься, ― продолжал подначивать Ахмедов.
Смех то затихал, то собирался с новой силой. Лишь Азимов был невозмутим, он с какой-то мрачноватой безысходностью и дисциплинированностью отрабатывал роль. Остальным от ахмедовских щипков становилось не по себе. Репетиция могла и сорваться, если бы не Миша Вайнберг... Эвакуированный Миша Вайнберг, ― он с нами проучился пару лет ― такой маленький, аккуратненький, поблескивая очками, осмелился подступиться к Ахмедову.