Следующая встреча с Садыком в этот день оказалась последней...
Садык на Рыжем возник неожиданно ― мы с Жунковским едва успели шарахнуться в кювет, и когда всадник развернулся и с криком "Дорогу!" промчался в метре от нас, стало ясно, что он успел где-то основательно поднабраться горячительного. Затем мы с Жунковским смотрели фильм "Джульбарс". Где-то в разгаре фильма хлопнула в зале за спиной дверь, донесся встревоженный голос контролерши: "Ой! Где?!" Слышалось: "Садык... конюх... посыльный..." Слова складывались в жуткую весть: Садык на полном скаку врезался во всадников, мужчину и женщину. Люди потянулись к выходу...
На шоссе, что узкой дамбой пересекал гнилой лог, на мосту толпились люди. Жунковский протиснулся вперед, я в нерешительности остановился у уступа шоссе, непонимающе глядел вниз ― там, на льду, беспомощно билась Рыжая. У лошади стояло несколько мужчин.
― Жалко... Чего на меня давишь? ― говорил сокрушенно пожилой мужчина, милиционер.
― Жалко, ― усмехнулся второй, хромой колхозный объездчик. ― Если бы жалел ― кокнул. За что тебя на бронь поставили?
― Не-е...
― Заладил свое, а божья тварь мучается, ― напирал объездчик. ― Давай-ка!
Чего?
― Надо ставить точку. Дай наган, говорю, дай наган! Я не вполне сознавал происходящее: и хотя смерть была не в диковину ― она постоянно шелестела похоронками под окнами, ― в гибель Садыка не верилось. Зачем слова о точке? Эти люди на дамбе? И те, внизу, на льду... Милиционер отстегнул кобуру, протянул оружие, рифленое, с деревянной ручкой ― оно, видимо, было тяжелым, потому что объездчик взял за рукоятку его обеими руками. Целился он со словами "надо, надо помочь" ― глаз один у стрелка закрылся, другой, напротив, округлился, рот изогнулся книзу. Оглушительно грохнуло, еще, еще...
Пробиваться через живое кольцо зевак к Садыку смысла не имело ― чувства и мысли сплетались в нечто единое горькое. Откуда-то пробивалось и пробилось воспоминание о недавнем ― о Садыке...
Тот стоял, бравируя взрослостью: в руках ― неизменная самокрутка, махорка из кисета с шелковым шнурком, чакма ― не кусочек обыкновенной железяки, как у некоторых, а настоящее кресало ― стальной брусок с лихо закрученными концами и обломок молочного кварца.
Садык предлагал:
― Кто хочет кино глядеть? Только тихо...
Он велел нам забраться на крышу сарая. Мы прильнули к щелям. Садык вскоре вернулся. Вместе с ним мы увидели и Асию. Асия была старше даже Садыка, не училась, жила в многодетной семье с убогой матерью, о доступности Асии ходила нехорошая молва...
Садык взглянул наверх и, удостоверившись, что "зрители" на местах, затоптал в навоз окурок, привлек девочку к себе. Но тут произошло непредвиденное: Асия оттолкнула Садыка и сказала громко, будто нарочно для нас:
― Какой быстрый! Попридержи руки!
Садык ошарашенно отступил, растерянно пробормотал:
― Ты что? Говорила же...
― Говорила ― да! Где обещанное?
Садык и вовсе растерялся, что-то произнес шепотом, на что последовало:
― Значит, не мели...
И снова Садык прошептал что-то ― инициатива, вопреки ожиданию, перешла к девочке. Недовольное ее "Обещал, где?", видимо, касалось чего-то, что было обещано и не исполнено Садыком. Вспомнился слушок о готовности Асии уступить за мзду ― неужто обстояло так и сейчас! Меня обрадовал отворот, полученный самоуверенным Садыком, ― "кино" с секунды на секунду грозило оборваться... Но Асия, будто удовлетворившись ответом, вдруг переменилась.
― Ну что, вот так и будем стоять? ― сказала она громко и бесстыдно.
― А что? ― тупо уставился Садык.
― Так и будем стоять? ― повторила она. И только теперь, догадавшись, Садык неловко привлек ее ― Асия слегка отстранилась, но сама же затем и взяла его за руки, отвела к вороху соломы.
― Ладно... дурак... не на навсегда же... Сама я... ― сказала она и стала поспешно раздеваться. Садык опомнился ― стал тем Садыком, которым его мы знали ― осмелев, он постарался показать "кино" в подробностях. Только Жунковский ничего не видел, он и начальные-то "кадры", когда ничего не было, не стал смотреть, жмурился, точь-в-точь ребенок, а когда Асия запустила руку под платье, он и вовсе отвернулся, лег на спину, глядел в небо, наверняка не слышал нездорового ее смеха, негромкого "Дурак... ну, дурак!.."
Мы шли с Жунковскнм домой с растерзанными душами...
Ромка, Жунковский и я сидели на крыше сарайчика, притулившись к стожку сена.
― Глупо умер, ― послышался в тишине голос молчавшего до сих пор Ромки. ― Таких не жалко.
Ромка остался ночевать на крыше сарайчика. Мы с Жунковским скользнули вниз, простились, путаясь в картофельной ботве. Мысль о Ромке, о встрече с ним не покидала меня, угадывалась бессонница в раздумьях о нем...