Группа наша была небольшой. Спустя месяц мы знали друг о друге все. Зубрили неистово. Денно и нощно. Везде: в аудиториях, общежитии ― домике, арендованном для нас институтом у частника в Мамонтовке, в метро, в электричке, в библиотеке. Зубрили до отупения.
Но не только зубрежкой китайской грамоты полнились дни. Жизнь кипела, она, хотел ты этого или нет, втягивала в свою коловерть. Трудно вписывались в облик столицы высотные здания. Оттанцевала Джульетту несравненная Уланова, а уже на слуху было имя Плисецкой ― поистине: "...одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса". Сверкали новые имена в театре, кино, эстраде, литературе. Помню толпу любителей-книголюбов у книжных прилавков ― всепоглощающей страстью к книгам были охвачены, казалось, и стар и млад. На стадионе "Динамо" у щита первенства страны можно было в любое время дня видеть толпы спорящих болельщиков: еще свежи были радости и раны последних баталий, вспоминали последний поединок с югославами, хвалили Бобра, ругали пристрастного судью Жолта, отобравшего победу; артельно болели за "Спартак", на легкоатлетических дорожках шли сражения Куца с Затопеком, Чатауэем, Пири. В печати критиковалось учение академика Мара. Вспоминалось интервью Сталина премьеру Джавахарлалу Неру. Ответы его же некоему профессору Санжееву. Спорили о базисе и надстройке. Все это, казалось, происходило рядом с тобой! Впрочем, так и было: неутомимого Куца, хитроумного и ловкого Боброва я видел в двух шагах от себя...
Сталина увидел на первой же праздничной демонстрации. Колонна нашего района по традиции замыкала шествие. Сталина, к сожалению, на трибунах не оказалось, и мы уже миновали мавзолей В.ИЛенина, когда сзади, нарастая, прокатилось волной:
― Сталин! Сталин!
Я обернулся ― Сталин стоял на трибуне, приняв знакомую по сотням фотографий позу: он, казалось, на миг заметил меня в толпе и помахал рукой. Разумеется, Сталин приветствовал всю колонну, даже не колонну ― народ, всех, кто в эти минуты проходил по праздничной площади и за ее пределами, стоял у приемников и репродукторов ― везде: в столице, в тысячах других пунктах страны и за рубежом ― то были приветствия пастыря, отца, для которого все сыновья и дочери едины. И все равно "казалось" было настолько впечатляющим, что я на секунду-другую оцепенел, по телу пробежали мурашки; воздух колыхался от восторженных возгласов:
― Сталин! Сталин!
В море голосов тонул мой голос:
― Сталин! Сталин!
Как-то зимой, отзанимавшись, мы покидали лингафонную, тесную комнату, вмонтированную в башенку на верхотуре здания. Мы шумно вырвались в узкий коридор, устремились вниз по лестнице. Навстречу, наверное, в ту же лингафонную поднималась группа незнакомых студентов. Я обратил внимание на молодого человека и девушку в конце группы. Возможно потому, что молодой человек, едва поравнявшись со мной, вдруг остановился, открыл чемоданчик, что-то стал в нем отыскивать.
― Не здесь ― покажешь на занятии, ― сказала громко его спутница в свитере-водолазке.
Она, отбросив со лба прядь волос, поправив на плече ремешок сумки, взглядом проводила меня. И я находился уже этажом ниже, когда сверху позвал женский голос:
― Жунковский! Стой же!
Застучали дробно о ступеньки каблучки, секунду-другую спустя передо мной стояла девушка в свитере.
― Жунковский! Неужели?! ― произнесла она горячо. ― Не узнаешь меня? Вспомни, я Савина! Ну, Лида Савина!
Неожиданность встречи убила мужество ― я стоял перед ней довольно долго, тупо соображая:
― Ну, Савина! А ты... ― она назвала меня старым именем, что смутило еще больше. Я смотрел на нее сверху вниз растерянно, отвратительно мялся, бубнил в ответ:
― Да... узнал... здорово... я... тогда... сейчас... Артур...
― Вы, Артур?― вдруг с ты на вы перешла девушка в свитере. ― Я ошиблась?
― Нет, нет! ― поправился я. ― Не ошиблись... Просто я... зовусь сейчас Артуром...
― Сейчас? Артуром? Почему "сейчас"? И почему Артуром? ― произнесла она, сбитая с толку.
Ситуация, признаться, создалась опереточная ― в пору было взвиться в канкане и пропеть объяснение, почему я стал Артуром.
― Ведь ты из Приозерья?― продолжала она.
― Да.
― Человека, моего знакомого, звали иначе.
― Ну, да... ты права, ― вдруг, помимо воли, перешел я на ты.
― Тогда почему? ― Объясню позже.
Она взглянула мне в глаза, будто пытаясь прочесть в них разгадку. Улыбнулась, на этот раз сдержанно, и сказала, словно заключила:
― Как замечательно, что мы встретились! Са-ви-на! Напряги память ― вспомни. В военные годы в нашем классе учились эвакуированные дети. Четверо. Тюриков, Вайнберг, Масленников и... Вспоминай, вспоминай... Крайний ряд справа, если встать лицом к классу, вторая парта ― вспомнил? Парта вторая и как бы сразу последняя, потому что за нею стояла печка, отгородившая дальний угол класса ― "Камчатку" ― вспомнил?