— Простите, уважаемая, но королевские змеи не питаются едой для травоядных, принесите ей лучше готовую змею, — последние слова она произнесла низким голосом.
Индианка отшатнулась, с ужасом посмотрела на Эверилд и поспешила уйти от странной компании, вызывающей панический страх. Вампирша довольно улыбнулась и спросила у туга:
— Так, на чём мы остановились… Вы хотели от меня помощи? — поинтересовалась она немного пьяным голосом, потом обратилась к Кире: — Присядь уже, хватит сверлить мою спину.
Вампирша вздрогнула и подчинилась. Дети носились по таверне, пугая людей. Эверилд смотрела на их забавы снисходительно.
— Вернемся к нашему разговору: с чего вы взяли, что эта прямая угроза вам, Ануджи? — развязным тоном спросила Эверилд. Мужчина озадачено на нее глянул.
— Я думал, вас алкоголь не берёт. Так вот, что касаемо этого дела, вы бессмертны?
— Допустим, — она слегка приблизилась.
— Вы можете поработать приманкой, — спокойно проговорил мужчина, вся его расслабленная поза показывала, что близость вампиров его никак не пугает, словно не он недавно со страхом спрашивал о том, как они спаслись от кровососов. Такому самоконтролю можно только позавидовать.
— Вынуждена отказаться: меня смерть глупых людей не интересует, — холодно ответила Эверилд, поднимаясь со своего места. Нагайна и Кира последовали ее примеру.
— Подождите, у меня есть к вам еще одна просьба, — поспешил остановить ее туг. Он налил еще коньяка и залпом его опрокинул, икнул. В аромате мужчины явно появился запах кислых ягод.
Эверилд села, не моргая глядела на главу тугов. Он вспотел, запахло солью, потом. Глаза мужчины забегали, он снял шляпу и стал ее мять. Эверилд взяла свой стакан, плеснула коньяка и одним глотком осушила сосуд. Вампирша покачнулась, налила еще и снова выпила, изображая крайнюю степень опьянения. Мужчина смотрел на нее задумчиво. Он налил себе еще, поболтал жидкость в стакане и, выпив залпом, решился:
— У меня очень больная дочь, и я хочу, чтобы вы ее вылечили. Она болеет проказой.
В воздухе повисло напряжение. Эверилд вылила себе остатки коньяка и, слегка пригубив его, трезвым голосом сказала:
— Я не целитель, я могу только подарить ей вечную жизнь.
Мужчина вздрогнул, но не отступил:
— Пусть будет так. Это единственная дочь, оставшаяся от покойной жены. Я очень ее любил.
Эверилд хмыкнула, поболтала коньяк в стакане, выпив разом, пьяно ответила:
— Глава самой страшной организации был влюблен в женщину? Разве верховному жрецу не запрещается иметь жену?
— Нет. Это неверные сведения. Я один раз могу жениться.
— Хорошо, ведите к своей дочери, — разрешила Эверилд и поднялась из-за стола, слегка покачиваясь. Туг напряженно следил за ее движениями.
Мужчина не понимал, какую она ведет игру, и могла ли быть «шутка» с баядерами делом рук этих опасных женщин. Ануджи поднялся следом, бросив печальный взгляд на пустую бутылку. Оставил несколько сот рупий на столе и двинулся к выходу. Две вампирши дождались детей и вышли следом. Кобра замыкала маленькую компанию.
Когда все выбрались на свежий воздух, Эверилд спросила:
— Как вы разминулись с Кирой?
— Меня не было в лагере, когда ваша красавица устроила пир, — он кивнул на Киру.
— Ясно.
— Я ничего не помню, — сказала Кира, снова напрягая память.
— Не мучай голову. Воспоминания сами вернутся к тебе, — сказала Эверилд своей подопечной.
— Знаешь, некомфортно себя чувствуешь, когда ничего не помнишь.
— Прими это как данность или дар свыше. Я думаю, многие душу готовы продать, чтобы стереть свое прошлое. Нас воспоминания делают слабыми и легкоранимыми, — философски заметила Эверилд.
Близились сумерки. На грязных улицах появлялось всё больше народа. Люди спешили домой или торопились закончить все дела на сегодня, из-за этого создалась небольшая пробка. Тогда Эверилд подозвала кобру и велела ползти впереди. Люди разбегались или расступались, пропуская священную змею.
— Скажите адрес, — попросила вампирша, немного помолчав.
— Мой дом через три квартала, — туг ускорил шаг, заволновавшись, а вдруг вампирша передумает.
— Сколько лет вашей дочери?
— Двенадцать лет. Разве это имеет какое-то значение? — спросил нервно туг, обернувшись на Эверилд.
Она нарочито отставала, идя морской походкой.
— Имеет, — коротко ответила Эверилд и, немного помедлив, спросила: — Вы понимаете, что она сможет вести только ночной образ жизни?
Ануджи остановился и остро посмотрел на вампиршу. Будь она человеком, ее бы пронял этот взгляд.
— А как вы живете на солнце?
— Для этого нужно обратить человека в лунное или солнечное затмение.
— Почему вы сразу об этом не сказали? — возмутился туг.
— Я думала, вы хотите спасти дочь, — ехидно уточнила вампирша.
— Да. Но я думал, что все демоны могут жить днем.
— Поэтому вы так интересовались вампирами? Но, увы, я вынуждена вас разочаровать. Только вампиры лунного и солнечного затмения дружат с солнцем. Прочие от него гибнут.
— Что мне тогда делать? — схватился за голову туг.
Они стояли посреди улицы. Прохожие огибали змею и странную компанию. Корова беспечно разгуливала по улице, что-то мыча.
— Я могу ее погрузить в летаргический сон, — предложила Эверилд.
— И что это изменит? Моя дочь всё равно умрет.
— Нет, Ануджи, она просто уснет, ее кровоток замедлится, что позволит ей прожить намного дольше. А когда настанет лунное или солнечное затмение, я приду и подарю ей вторую жизнь.
Вот только что лицо туга было полно отчаяния, а спустя миг просветлело. Он ускорил шаг, торопясь к дочери. Через десять минут они стояли перед большим деревянным домом, с виду очень бедным и ветхим; крыша застелена тростником.
— И вы здесь живете? Самый могущественный человек Индии! — изумилась Эверилд.
Мужчина вставил ключ, открыл дом. Они вошли.
— Да, дева пагоды. Враги не станут искать меня в бедном районе.
— И вы не боитесь себя осквернить неприкасаемыми?
— Я часто провожу очищающие обряды.
— Сколько вам на самом деле лет?
— Тридцать пять, — ответил туг, входя в темную прихожую и зажигая свет.
— Значит, вам было двадцать три года, когда у вас появилась дочь?
— Да, а супруге двадцать два года, — сказал он, снова бросив на вампиршу острый взгляд. — Вас это удивляет?
Эверилд покачала головой.
— Покажите мне ее, — попросила она.
Туг повел Девадаси по коридору до дальней комнаты. Вампирши тенью следовали за ними. Ануджи и Эверилд вошли в последнюю комнату, где царил полумрак, и пахло болезнью. Девочка разметалась по кровати, она была собственной тенью — настолько тонкая, худая: сквозь кожу просвечивали вены, глаза запали. Она была вся взмокшая. Лоскутки кожи отслаивались от руки, источая тошнотворный запах.
Эверилд вмиг протрезвела, сказав:
— Она не доживет до солнечного или лунного затмения. И летаргический сон не поможет. Я могу ее обратить прямо сейчас, но жить она сможет только ночной жизнью.
— Делайте. Лучше так, чем ее смерть, — сказал туг и отвернулся.
Эверилд подошла, погладила девочку по черным спутанным волосам. Ребенок вздрогнул и очнулся от тяжелого сна. Эверилд посмотрела в черные доверчивые глаза подростка и повелела:
— Спи, девочка.
Она моргнула, а через секунду уже спала, забывшись тяжелым, болезненным сном. Эверилд немного послушала дыхание. Оно было свистящим, надрывистым. На губах девочки пузырилась розовая пена. Вампирша, больше не медля, наклонилась над ребенком, приблизилась губами к тонкой шее, где едва билась жилка. Девочка умирала. Ей оставались считанные часы. Эверилд ненадолго застыла, слушая замедленный ритм сердца. Она любила слушать перестук сердец. «Тук, тук, тук», — всё медленнее билось сердце. «Тук!» — и острые зубы вонзились в артерию. Девочка дернулась во сне, но не проснулась. Лицо ее разгладилось, появилась счастливая улыбка — последствие эйфории. Вампирша сделала несколько глотков, скривилась от вкуса прогнившей крови, словно яду хлебнула, и, покатав на языке, с отвращением выплюнула. Нет, это был не яд, а вкус умирающей плоти. В крови почти не осталось жизни, такая пища могла принести только отравление организму вампирши. Не смейтесь, у хладнокровных тоже бывают дни несварения желудка.