Мария открыла глаза и в панике обвела комнату взглядом. Ей было страшно оттого, что она не могла понять, что с ней происходит. Но, несмотря на страх, в ней проснулась дикая страсть, которая взяла верх над инстинктом самосохранения. Обняв ее, Себастьян аккуратно положил Марию на кровать и накрыл ее своим телом. Он то поднимался над ней, то наваливался на нее всей тяжестью своего могучего тела, заставляя Марию выдыхать до последней частички воздуха. Его губы скользили по ее губам, шее, груди. Когда он нашел губами сосок, он втянул его в себя с такой силой, что Мария застонала.
Себастьян раздвинул ее ноги. Мария широко раскрыла глаза и рот, она открылась Себастьяну, раскинула руки: она с радостью приносила свою добродетель в жертву.
Внезапно ее тело пронзила резкая, сладкая, несущая восторг боль. Потом было что-то еще: прилив, последовавший за его толчком, словно волна за пронесшимся по воде катером. Ее тело охватила слабость, которая шла от стоп и поднималась выше по ногам, набирая силу, набегая, как огромная волна, все выше и выше, пока она не накрыла ее с головой, лишив на мгновение ощущения реальности, а затем, разлившись по всему телу, принесла удовлетворение и исступление.
Мария распахнула глаза и в изумлении уставилась на потолок. Задержав на пару секунд дыхание, она прислушалась к спящему дому и с облегчением вздохнула, поняв, что не произнесла во сне ни звука.
Глядя в темноту комнаты, Мария думала о сне, который только что видела. Она не могла понять, почему в нем был святой Себастьян и почему он, сон, был таким откровенно сексуальным. Все же каким странным был этот сон… Себастьян вошел в нее, заполнил ее тело своей твердой плотью. Каким невероятно реальным был он, особенно если учесть, что Мария никогда не позволяла Майку опускать руку ниже талии. Как она могла знать, какие должны быть ощущения? Лежа неподвижно на кровати, Мария также поняла, что с ее телом произошли физиологические перемены.
Что-то было не то, но что?
Сердце бешено колотилось, на теле, несмотря на прохладу ночи, блестели капельки пота, ноги были ватными, словно после пробежки на длинную дистанцию. Однако не эти ощущения занимали сейчас мысли Марии. То, что не давало ей покоя, находилось между ее ног. В неизвестной для добропорядочной католички территории что-то таинственным образом изменилось, что-то произошло.
Мария осторожно провела рукой по крутому изгибу правого бедра и быстро коснулась рукой дельты между бедер. Она почувствовала на пальцах липкое вещество непонятного происхождения.
Мария вытащила руку из-под покрывала, закрыла глаза и снова представила святого Себастьяна. Однако на этот раз никаких таинственных ощущений не возникло. Она лежала опустошенная и думала о том, почему ей приснился Себастьян, а не Майк. Спустя некоторое время Мария Анна Мак-Фарленд снова погрузилась в глубокий сон без сновидений.
Наступило утро. Мария энергично расчесала волосы, думая о том, когда же наконец распрямится надоевшая ей завивка. Недавно она решила поменять прическу — сменить наскучивший начес на модные прямые волосы, разделенные прямым пробором, и сейчас очень сожалела о том, что сделала химическую завивку. Она надеялась, что к лету, до которого оставалось два месяца, ее волосы выпрямятся и будут лежать между лопаток ровными прядями, благодаря чему смогут выгореть на солнце до модного золотистого оттенка.
Мать Марии, женщина консервативных взглядов, не одобряла новую моду, считая ее неряшливой. Люссиль Мак-Фарленд укладывала свои короткие рыжие волосы в пышную прическу, которую потом увенчивала шляпкой-таблеткой в стиле Джеки Кеннеди.
Шляпка Марии ничем не отличалась от шляпки ее матери; ее дополнял шерстяной костюм-двойка, который она получила к Пасхе: короткий, до талии, пиджак и прямая юбка до колен. Этот костюм был призван спрятать все природные изгибы и линии тела, создать кукольный образ первой леди.
С проблемы волос Мария переключилась на воспоминания об утреннем сне. Вернее, на воспоминания о том физиологическом взрыве, которым этот сон завершился. Наклонившись к зеркалу, чтобы получше рассмотреть вскочивший на подбородке прыщик, Мария озадачилась еще одной тревожной мыслью, неожиданно пришедшей ей в голову. Она подумала о греховной природе своего сна. Мария готовилась к Святому причастию, прошлым вечером она ходила на исповеданье. Мог ли сон своим сексуальным содержанием опорочить ее добродетель и целомудрие, или его можно было не считать греховным, поскольку она не могла контролировать его?