Варя с Валентином поднялись по темной внутренней лестнице к самому небу — на крышу собора. Нотр-Дам не слишком высок, но когда стоишь наверху и видишь, как рядом с тобой идут едва ли не по воздуху апостолы с бронзовыми лицами, то чувствуешь себя небожителем.
Валентин задержался возле апостолов, чтобы сделать пару снимков, а Варя двинулась по узкой каменной галерее вдоль карниза, рассматривая знаменитых химер. Химеры были совсем не страшными и совершенно живыми.
Одна из них, с выпирающим хребтом и худыми лопатками, сидела на задних лапах, как настоящая собака, до боли напоминая Варе ее покойного Тарзана. Тарзан был третьим после Тимура и Наили, кто оставил Варю навсегда, — он умер вскоре после того, как она переехала к Валентину, выполнив свою историческую роль и дожив свой собачий век.
Смешно подумать, но, если бы не сходство ее собаки с собакой Валентина, она не связала бы с ним свою жизнь. А если бы они с Наилей не засиделись так долго, обсуждая любовь и смерть шекспировских героев, Наиля разминулась бы с Тимуром…
С кем бы в итоге ни связала свое будущее Наиля, Варя была почему-то уверена, что та вполне довольна судьбой. Жизнь в общем-то благосклонна к тем, кто играет в нее по правилам и не пытается выйти за рамки. А уж в извечном сценарии «Мужчина и женщина — кто кого?» роли и вовсе расписаны до мелочей. Мужчина: «Я хочу добиться тебя, а там посмотрим». Женщина: «Я хочу завлечь тебя как можно дальше, продлить погоню как можно дольше, набросить на тебя невидимые путы и привязать к себе как можно крепче (желательно — на всю жизнь). Но перед главным судьбоносным броском я должна как следует поразмяться, набрасывая аркан на каждого, кто позволяет это сделать». Надо признать, что Наиля, писавшая английскую транскрипцию буквами родного алфавита, в жизни разыграла свою партию как по нотам.
И получила достойное вознаграждение. Она не пыталась шагнуть за пределы реальности, отдав за это саму себя…
С головой уйдя в раздумья, Варя неожиданно вновь увидела себя на поверхности жизни.
Она стояла на крыше Нотр-Дама лицом к лицу с перистыми облаками над Сеной, в то время как ручейки туристов суетливо струились за ее спиной. Сперва она не могла понять, что вдруг выдернуло ее на поверхность, а потом услышала свое имя. Она уже так давно не слышала это смешливо-уменьшительное сочетание звуков, что даже не поняла, произнесли ли их в действительности, или к ней снова долетел голос прошлого:
— Варежка!
«Нет, — твердо сказала себе Варя, — такого не бывает!» И с ужасом поверила, что это правда. Даже в самых слезливых романах и самом наивном кино режиссеры не сводят героев в таких местах; это ничтоже сумняшеся делает жизнь.
— Даже не обернешься? На что ты так засмотрелась?
Голос раздавался сзади и был настолько близок, что Варе показалось, будто она ощущает на затылке дыхание говорящего.
"Я вижу тебя, куда бы я ни смотрела, нужно ли поворачивать для этого голову? Я вижу сразу все: хастл, театр, яхт-клуб, блинную на улице Герцена, записки на лекциях и споры с Наилей на Большом сачке. Я вижу поцелуи в лифтовом холле, поцелуи на лестнице в башне, поцелуи с половником в руке.
Я вижу лекции и семинары, зачеты и экзамены — все, что прошло в моей жизни под знаком тебя. Вижу и понимаю, что я не могу к этому всему вернуться!"
Варя ждала, оцепенев от напряжения. Сейчас, по всем законам жанра, петух должен был пропеть в третий раз. Только тогда она найдет в себе силы окончательно лишиться Тимура.
Он тронул ее за плечо. Варя как-то разом обмякла и начала медленно поворачиваться.
Сейчас она встретится со своей любовью и юностью лицом к лицу. Сейчас она поднимет к нему руки и позволит себя обнять.
Потому что перед ней будет Тимур, а Тимур когда-то полюбил ее. Вновь они встанут на самом краю Вечности и без оглядки шагнут ей навстречу. Пусть жизнь идет своим чередом; они приотстанут; что толку гнаться за бренным каждую секунду? К чему они прошли, эти семь ненужных лет? И сколько нужно пропустить еще до сладкого полета в иной мир, в лучший мир, в мир по ту сторону жизни?
Сейчас она обнимет его так, чтоб никогда уже не отпустить. На них будут смотреть окаменевшие туристы и каменные химеры, даже каменная роза на фасаде Нотр-Дама — на то, как они с Тимуром падают в любовь.
Они полетят, то замирая, чтобы прислушаться к своей испанской колыбельной, то взмывая к небу с хлопьями снега, но продолжая падать и падать в прекраснейшую бездну.
Падать бесконечно, даже если кому-то и покажется, что они уже лежат на заляпанной кровью брусчатке, а подошедшие санитары безнадежно машут руками. И вокруг будет музыка, музыка! Одна-единственная «Песнь Песней» на все времена…
В рощах пальмы шелестят,
Дикий и свободный сад,
Жить бы здесь века подряд,
Остров прекрасный…
И, прижавшись к нему всем телом сразу — от губ до кончиков туфель, — она ощутила удивительные слабость и покой. Несмотря на отрывистый танцевальный ритм, эта вновь зазвучавшая мелодия навевала такую полную безмятежность, что Варе казалось, будто кто-то отнес ее на руках обратно в прошлое, прямо в ничем не замутненный и не отравленный миг их первой встречи. Все еще настолько чисто, настолько сказочно… С того обрыва, на краю которого они взволнованно замерли, видны разлохмаченные верхушки пальм, уходящие в море желтые отмели и круто выгнутые спины взлетающих между волн дельфинов. А упругий теплый ветер так и зовет довериться ему и не бояться потерять под ногами землю. Лишь один дерзкий шаг вопреки остановившемуся от страха сердцу — и они легко соскользнут по тугим и гладким струям тропического бриза прямо на мягкую зеленую подушку далеко внизу…
Закатный солнца шар,
Гитары звонкой трель,
Звеня в ушах, слепя глаза,
Качают колыбель…
Варя вслепую нащупала его руку и поднесла к своей щеке. Он гладил ее с такой нежностью, которой она не могла припомнить в их прошлой жизни. Словно райский сад, куда они оба сейчас попадут, не принимал в их душах ничего жесткого, озлобленного, сиюминутного, оставляя одно бесконечное ласковое снисхождение к любимому человеку.
И верная любви мелодия не отступала — круто вздымалась и с шумом обрушивалась, словно бесконечный морской прибой.
Солнцем обласканы там небеса…
Валентин высвободился из рук жены с сожалением, недоумением и некоторым страхом. Ее порыв был настолько же волнующим, насколько неожиданным, но они едва не потеряли равновесие, качнувшись в сторону земли, а это было опасно при низкой балюстраде. Он отступил и пристально вгляделся в ее лицо, словно не веря, что увидит ту же самую женщину. Черты оставались прежними. Однако лицо изменилось так, как если бы на одном и том же пейзаже вместо весело сверкающего льда он вдруг увидел взметнувшиеся волны. А в глазах, когда они открылись, и вовсе стояла дымка, та, что отрывается от воды с началом рассвета. Чуть погодя глаза стали ясными, но в них появилось такое странное выражение, что Валентин не знал, как на него ответить. И не ответить на случившееся он не мог — ведь там, где только что гуляли волны, вдруг открылось морское дно, каким оно бывает во время отлива, когда вся жизнь уходит вместе с водой, а забытая стихией рыба задыхается и жадно открывает рот, еще не зная, что ей не хватит всего воздуха на свете.
Варя избавила его от необходимости отвечать — она опустила глаза. Губы медленно превращались в странно искажающую лицо, похожую на шрам усмешку.
Валентин тоже отвел взгляд. Не зная, куда приткнуть его, он посмотрел на счетчик кадров в фотоаппарате.
— Кажется, пленка закончилась, — сказал он глухо. — Пойдем?