Дочь. Одно попадает в другое. Напоминает то, что я видела по телевизору, когда все спали…
Жена. Прекрати, я сказала!
Дочь. Окей, окей. Ты что злая такая?
Жена. Злая? Ты вспомни, у тебя отец… (Закрывает руками лицо.)
Дочь. Ну что? Что отец?
Жена. У тебя пока еще есть отец. (Рыдает.)
Дочь. Да ладно, мам. Там же не всех… Ну, не всех.
Жена. Дура!
Дочь. Ты думаешь, мне легко? Мне легко, что ли? Думаешь, тетрис — это просто так?.. Может, у меня вытеснение, может, я так справляюсь?!
Жена (махнув на нее рукой). Не понимаешь…
Дочь. Ты ошибаешься, мама: у меня кровь раз в месяц, и я ноги брею, и мне очень нужен папа, именно сейчас нужен, потому что я перестала любить свое тело, и не могу любить женщин, даже тебя с бабушкой, а папу — могу, потому что он совсем другой, и никогда не поймет какие-то вещи и даже не будет пытаться, а мне необходимо, чтобы не пытались, и когда он уйдет, я сойду с ума, тем более, что вы с бабушкой друг друга убьете!
Жена. Все о себе, любимой! А если он… если его…
Дочь. Так не бывает. Это только в газетах. Должны же они что-то писать…
Жена (бледнея). Списки…
Дочь. Не верь! Даже не смотри. Сто раз говорила: не читай газеты.
Жена. И по телевизору…
Дочь. Все врут! К нам в класс приходили и рассказали…
Жена. А, может, он вернется героем. Как мой дядя когда-то…
Дочь. Будешь прыгать от радости?
Жена. Не хами!
Дочь. Теперь все другое. Этими медалями только в зубах ковыряться.
Жена. В кого ты такая?!
Дочь. А что если папа не пойдет?
Жена. У него нет выбора: он — мужчина.
Дочь. Мама, меня в классе щипать будут.
Жена. У всех уйдут.
Дочь. Не у всех, пока не у всех. Папа — это… статус. У меня теперь ничего — ни-че-го.
Жена. Как можно быть против войны? Это — как тайфун или ураган. Иногда они случаются.
Дочь. А мы?
Жена. Не при чем.
Дочь. А папы?
Жена. Не при чем. Мы их собираем. И они идут.
Молчат.
Картина четвертая
Дочь ест мороженое.
Дочь. Мне все можно — у меня переходный возраст. Все психологи это знают. Бабушка говорит, что у меня ветер в голове. А он в волосах — подцепит и уносит. Очень трудно запоминать. Мысли все время меняются. Почему это — прекрасные годы, что в них прекрасного?! Ты уже все понимаешь, но тебе многое нельзя, а по телевизору секс показывают. И шнурки развязываются — в самый неподходящий момент. Вечно они развязываются, и спотыкаешься, поэтому и сделать ничего нормально нельзя. Нас ругают, что мы — нарочно, а они — сами собой! Честно! Мы их завязываем, а они опять… Это не мы наглые, это шнурки наглые! Мы падаем и встаем, падаем и встаем, у нас сильные ноги и битые коленки, и наглость. У нас нет выбора, мы должны полюбить ее — родную такую… У нас и солнце наглое — может спалить живьем, и море наглое — утопит, не задумываясь; так какими еще мы могли вырасти?! Нас несет на скейтборде через весь город — от стадиона и до порта, и не падает только тот, кто не щурится от солнца, не плачет от морской воды, у кого шнурки настолько наглые, что вообще отсутствуют — кроссовки на босу ногу и без шнурков! А девочки еще хуже, чем мальчики, у нас сиськи наглые. У меня тут грудь все чесалась последнее время, я не могла понять, в чем дело, мама сказала, что растет, а оказалось — наглость. Зарождается. И пусть! Буду много есть, чтобы росла. А пока они маленькие, острые. Как пчелы. И жутко наглые. Бабушка говорит, что у меня молоко будет ядовитое, а я радуюсь.
Картина пятая
Дочь и Мать грызут тыквенные семечки.
Мать. Что такое?
Дочь. Червивое.
Мать. Надо съесть.
Дочь. Почему?!
Мать. Положено и все. Ты любишь своего отца?!
Дочь. Не буду!
Мать. Дай, я съем. (Всхлипывает.) Эгоистка…
Дочь. Бабушка, ну хватит! И ты, и мама — это невыносимо.
Мать. Будешь такой же, как тетя Клара.
Дочь. Начинается!..
Мать. Она щелкала семечки целыми днями. У нее были очень длинные ногти.
Дочь. Где она?
Мать. Никто не знает. Пропала.