Я спрашиваю, проверил ли он хотя бы по памяти в телефоне, кто им звонил последним.
И Нэш говорит:
— Невозможно было проверить. Не по телефону в отеле.
Я говорю, что за свои пятьдесят баксов я хочу получить что-нибудь посущественнее его слюнотечений над мёртвым телом.
— Ты бы и сам изошёл слюной, — говорит он. — Блин, она была просто красавица.
Я спрашиваю, всё ли было на месте: ценные вещи, часы, кошельки, драгоценности.
Он говорит:
— И всё ещё тёплая, под одеялом. Вполне даже тёплая. Никакой предсмертной агонии. Ничего.
Его массивная челюсть медленно движется — он продолжает жевать, глядя в пространство перед собой.
— Если у тебя есть возможность поиметь женщину, которую ты хочешь, — говорит он, — и поиметь её всеми способами, как ты хочешь, неужели ты ей не воспользуешься, этой самой возможностью?
Я говорю, что это будет изнасилование.
— Нет, — говорит он, — если женщина мёртвая. — Он с хрустом раскусывает картофельную чипсу. — Если бы я был один… если бы я был один и у меня был бы гондон… — говорит он с полным ртом. — Главное, чтобы потом не обнаружили мою сперму.
Потом он говорит про убийство.
— Не похоже, чтобы её убили, — говорит он и смотрит на меня. — Или убили его. У мужа очень даже аппетитная задница, если тебя заводят такие вещи. Но — вообще никаких следов. Никаких livor mortis. Никаких натяжений кожи. Ничего.
Как он может спокойно есть и говорить о таких вещах — у меня в голове не укладывается.
Он говорит:
— Они оба голые. Большое влажное пятно на матрасе, как раз между ними. Да, они именно этим и занимались. А потом умерли. — Нэш жуёт свой сандвич и говорит: — На самом деле она была лучше всех, с кем я трахался в этой жизни… даже мёртвая.
Если бы Нэш знал баюльную песню, в мире бы не осталось ни одной живой женщины. Живой или девственницы.
Если Дункан мёртв, я надеюсь, что Нэш не поедет на вызов. Может, теперь он всегда будет иметь при себе презерватив. Может, их продают в автомате в сортире у них в участке.
Я говорю: раз уж ты всё так внимательно осмотрел, может быть, ты заметил какие-нибудь синяки, укусы, следы от иголок, хоть что-нибудь?
И он говорит:
— Ничего даже похожего.
Предсмертная записка? Может быть, это самоубийство?
— Нет, — говорит он. — Никакой записки. И никаких следов насилия. Как у нас говорят, смерть безо всяких видимых причин.
Нэш переворачивает сандвич в руках и слизывает горчицу и майонез, которые вытекают с другого конца. Он говорит:
— Помнишь Джеффри Дамера. — Нэш слизывает горчицу и майонез и говорит: — Он же не намеревался никого убивать. Он просто думал, что если просверлить дырку в черепе человека и залить туда жидкость для прочистки труб, то он станет твоим секс-зомби. Дамеру просто хотелось, чтобы рядом с ним кто-то был. Кто подчинялся бы ему безраздельно и никогда бы его не покинул.
Итак, что я получу интересного за свои пятьдесят баксов?
— У меня есть только имя, — говорит он.
Я даю ему две двадцатки и десятку.
Зубами он вытаскивает из булки кусок говядины. Кусок мяса свисает ему на подбородок, а потом он запрокидывает голову и втягивает его в рот. Он говорит с полным ртом, не прекращая жевать:
— Ну да, я свинья, я знаю. — Его дыхание пахнет горчицей. Он говорит: — У них у обоих на сотовых телефонах, в истории звонков, последним стоял номер некоей Элен Гувер Бойль.
Он говорит:
— Ты скинул акции, как я тебе говорил?
Глава девятая
Это тот же самый зеркальный комод «Уильям и Мари». Согласно надписи на картонной карточке: чёрная лакированная сосна с инкрустацией в виде персидских сцен, выполненной серебряной позолотой, круглые конусообразные ножки и фронтон, отделанный резьбой в виде ракушек и завитков. Наверняка тот же самый. Мы повернули направо, прошли по узкому коридору, плотно заставленному разнообразными креслами, потом опять повернули направо рядом с буфетом эпохи Регентства, потом — налево у кровати эпохи Гражданской войны, но опять вышли к тому же комоду.
Элен Гувер Бойль проводит рукой по серебряной позолоте, по тусклым придворным персидского шаха и говорит:
— Не понимаю, о чём вы.
Она убила Бейкера и Пенни Стюартов. Она им звонила на сотовые телефоны за день до того, как они оба умерли. Она прочитала обоим баюльную песню.
— Вы утверждаете, что я убила этих людей, спев им песенку? — говорит она. Сегодня она во всём жёлтом, но волосы у неё по-прежнему розовые. У неё жёлтые туфли, но на шее по-прежнему — золотые цепочки и яркие бусы. Она, по-моему, переборщила с пудрой. Щёки кажутся слишком румяными.