Aesthetic:
https://pp.userapi.com/c850224/v850224327/5e7a0/gq-qVPIlvJk.jpg
Дедушка умер в начале октября. Кристина не знает, как ей быть дальше, она осталась одна совсем, особенно — на изломе осени, когда их маленький город заметает листопадом, а леса наполняются призраками. Кристина видит призраков с детства, с тех пор, как впервые села за фортепиано. Их полупрозрачные силуэты вышли из стен и с тех пор не оставляли её в покое, стоило ей положить руки на клавиши. Или запеть.
Дедушка писал какое-то произведение, она знает, и оно должно было стать вершиной его карьеры. Но всё, что нашла Кристина, — пепел в камине и несколько черновиков, которые он не успел сжечь. Сердечный приступ застал его прямо в процессе.
Кристина понимает, что, скорее всего, дедушка был просто недоволен написанным. Творческие люди всегда недовольны. Она себя таковой не считает, ведь она не умеет сочинять, не умеет вкладывать свои чувства в музыку или даже в слова, она может только играть. Она — проводник, и для музыки, и для чужих душ. Для чужих желаний и намерений… а есть ли у неё свои?
Даже сейчас, разбираясь в бумагах дедушки, пока за окном дождь бьется в стекло, Кристина думает, что выполняет чужую волю. Будто внутри неё что-то зовет и требует разобраться в его заметках и понять, почему он всё-таки сжег свое последнее произведение.
Дневник дедушки, который он вёл от руки, не проясняет ничего. Последние записи — сумбур из бреда пожилого человека, знающего, что скоро умрет от старости, и поисков скрытого мистицизма среди обыденных вещей. Дом стар, половицы его скрипят по ночам, а ветер завывает в каминном дымоходе, но дедушка, как Эдгар По в его горячке, разыскивает следы присутствия неведомых существ там, где их быть не может.
«Я слышу шаги по ночам, будто кто-то крадется. Эта музыка пробудила кого-то. Он скребется в стенах, он хочет свести меня с ума, он хочет, чтобы я закончил симфонию и освободил его, и тогда он выйдет и принесет мне гнилую смерть. Я сожгу эту музыку, сожгу эти листы, Кристина никогда не должна увидеть этих нот, никогда не должна сыграть их!»
— Ох, дедушка… — всхлипывает Кристина. Узнавать, что твой единственный родственник сошел с ума на склоне жизни — тяжело и больно. Она прижимает к себе дневник, а ветер продолжает выть в дымоходе, и, будь Кристина другой, она бы тоже перепугалась. Кого угодно испугают призрачные вопли из ниоткуда.
Оставшиеся две страницы симфонии Кристина подклеивает скотчем, выпрямляет, старается спасти от забвения и тлена. Даже не садясь за рояль, она знает, что перед ней — шедевр, и ей хочется извлечь эти звуки, дать им жизнь, ибо, даже написанные от руки на нотных листах, они лишь наполовину живые.
Ближе к вечеру разражается гроза, и электричество отключают. Кристина зажигает свечи и наконец-то садится за рояль. Её манит черно-белая эстетика клавиш, манит возможность превращать непонятные для большинства людей ноты в музыку, взлетающую к потолку. Она касается пальцами клавиш и берет первый аккорд.
Музыка забирается Кристине под кожу, бьется пульсом в висках, раздается адажио-шепотом в ушах. Музыка становится колдовством, и огонь свечей трепещет под силой звуков. Даже по двум страницам незаконченной симфонии гениальность дедушки ярким пламенем вспыхивает. Кристина закрывает глаза, а когда открывает — видит их.
Они обступают её со всех сторон, тянут полупрозрачные руки, шепчут-шепчут-шепчут. Хотят выписать свои истории на её коже. Музыка вызвала их, вывела с их темных троп, стала маяком, мерцающим во тьме послежизненного существования. В ночь, когда граница между мирами истончается, а ветер швыряет листву прямо в лицо, призраки нашли дорогу к той, что поймет их.
Или станет их убежищем.
Кристине кажется, что её пытаются разорвать на части. Она вскакивает со стула, вскрикивает, отмахивается от духов, как от назойливой мошкары. В комнате становится ощутимо прохладно, из углов сквозит. Призраки тянут её за одежду, за волосы, за руки, трогают её лицо, ищут возможность пробраться внутрь, засесть одержимостью за ребрами, примерить на себя чужое тело и чужую жизнь.
Кристина визжит, зажимая рот руками, чтобы они не скользнули между губ туманом. Их всегда призывала музыка, но дедушка создал нечто кошмарное или кошмарно-прекрасное. Нечто, способное завладеть людьми и позволить духам прожить жизнь заново.
Духи нематериальны, но за волосы её дергают вполне ощутимо. Кристина кое-как выхватывает ноты, отшвыривает их прочь, но они падают на пол. Всего лишь падают на пол. Духи продолжают тащить её за одежду, ткань рукава трещит и рвется. Кристина оседает на пол, закрывает голову руками.
— Что вам надо? — кричит она. — Что вам, черт возьми, надо?!
Такого прежде не было. Никогда они не лезли к ней с таким тупым упорством. Они молчат, продолжают цепляться за Кристину ледяными пальцами — за блузку, за волосы, за запястья. И среди холода, принесенного призраками, раздаются вполне материальные шаги. Призраки в стороны прыскают, будто змеи, скрываются в стенах.
— Они хотят, чтобы ты стала сосудом для их воли, — произносит мягкий мужской голос. Кристина отнимает ладони от лица.
Над ней склонился высокий юноша, в черной шелковой рубашке и темных джинсах. Русые волосы зачесаны назад, а на полных губах застыла усмешка.
— Ты кто? — Кристина смотрит на него растерянно и напуганно сквозь спутанные пряди волос, упавшие на лицо. — Как ты здесь оказался?
Страх перед призраками, которых она видела в своей жизни уже немало, сменяется другим, более рациональным. Неужели она забыла запереть дверь? Неужели это грабитель? Но как он может видеть духов, которые приходят только к ней?
Кто он такой?
Незнакомец протягивает ей руку, помогает подняться. Кристина всё же ухватывается за его ладонь, другого выхода у неё нет. Когда их пальцы соприкасаются, перед её глазами вспыхивают строчки из дедушкиного дневника.
«Эта музыка пробудила кого-то»
— Меня зовут Роман, — парень смотрит на неё сверху вниз. — Твой дед позвал меня, но испугался и попытался прогнать. Ты тоже позвала меня — и я пришел.
— Зачем? — Кристина хлопает глазами, она ничего не понимает. Роман кажется материальным. Он ощущается материальным. От его рук идет тепло, его шаги звучали по мягкому ковру.
— Я готов предложить тебе сделку, — Роман подошел к роялю, коснулся клавиш. До. Си-бемоль. Ре. Соль. Набор звуков, не влекущих за собой мелодии. — Ты закончишь эту симфонию. Ты напишешь много других произведений. И сделаешь кое-что для меня.
«Выпустишь меня из этого дома, — звучит у Кристины в голове. — Найдешь меня в стенах. Возвратишь мне жизнь».
— И тогда он выйдет и принесёт мне гнилую смерть… — бормочет Кристина, вспоминая дедушкины слова.
Роман оборачивается и усмехается.
— Зачем же? Никто не будет кусать руку, что его кормит. Я буду за твоей спиной. Я буду следовать за тобой. Ты станешь особенной… если отпустишь меня из плена старых стен. Никто не хочет бродить здесь в одиночестве. И я обещаю, что духи никогда тебя больше не тронут.
Его предложение звучит как сделка с Дьяволом. Кристина всё ещё не отошла от встречи с духами, слетевшимися к ней, как моль на пламя свечей, и она с трудом соображает, что происходит. Возможность сочинять музыку, которая не была дана ей с рождения, за освобождение? Не слишком ли неравноценно?
Роман смеется.
— Ты не знаешь, что такое находиться здесь без возможности выбраться. Ты не знаешь, что значит понимать, что лишь музыка может призвать тебя. Особая музыка. Поэтому призраки всегда летели к тебе, Кристина. Они знали, что мы можешь дать им свободу. Так подари её мне? И я отплачу тебе, исполнив твое желание. По крайней мере, оно оригинальнее замужества или миллиона долларов, — он пожимает плечами.