Джек заходит в бар. Здесь он пропускает по глотку Гиннеса каждый год, зная, что предложенное хозяином угощение не хуже любого другого. Садится за столик, тыкву ставит на стол. В пламени его души, если приглядеться, можно увидеть перекрестки, которые он охранял, и души, что он встречал. Гиннес на языке горчит; Джек радуется, что способен воспринимать ещё хоть какие-то вкусы и запахи. В этом городке Хэллоуин — такой, каким должен быть.
— А ты что, Джек-Фонарь? — маленькая девочка с рыжими кудряшками и бледной кожей дергает его за рукав. — Правда?
Джек улыбается: он знает, что Эмили — дочь хозяйки бара, в ней течет кровь местных фейри, причем кровь Неблагих, и отец Эмили сегодня выйдет из холмов, чтобы хоть недолго повидать жену и дочь. Мать Эмили — единственная женщина, выдержавшая его величие, и отец Эмили, да не будет названо имя его, жалеет лишь о том, что не может забрать их с собой в холмы. Огнями Самайна люди привлекают самых разных существ, но лишь Эмили и её мать могут не бояться морока и колдовства.
— Эмс, не приставай к Джеку! — окрикает её мать, как раз наливающая порцию виски припозднившемуся гостю. — Ему ещё всю ночь работать!
Она знает. Разумеется, она знает.
Джек только улыбается и приподнимает бокал. Малютка Эмили вызывает у него тепло где-то за ребрами, в районе сердца, и он ждет — не дождется, когда она вырастет. Года для него всё равно ничего не значат, его договор — бессрочен, его фонарь будет светить вечно, а кровь Неблагих в венах Эмили позволит ей не стареть ещё очень долго.
— Увидимся, Джек, — Эмили машет ему ладошкой и убегает к матери. Вообще-то, ей давно пора спать, но сегодня ночью можно и позже лечь. Они обе ждут высокого незнакомца в куртке, отороченной мехом, он сбросит капюшон, и глаза его сверкнут в темноте.
Самайн отсекает ненужное и пересекает дороги. Когда-то давно Джек видел свою судьбу, и она неразрывно была связана с Эмили. Эту связь не порвать, не разрушить никаким колдовством. Да будет так.
Джек допивает Гиннес и выбирается на улицу. Ветер шалит, швыряет ему в лицо охапку листьев. Огонёк свечи в тыкве, стоящей на окне бара, дрожит, будто подмигивает. Джек знает, что Эмили забудет его на целый год, чтобы вспомнить в следующий Самайн, и так будет, пока ей не стукнет восемнадцать, и тогда он заберет её навсегда.
Тёмный Самайн ему разрешит.
========== Пародист ==========
Комментарий к Пародист
Aesthetic: https://vk.cc/bYQ6tt (авторы - прекрасные https://vk.com/langs_uir)
Работа заняла четвертое место на конкурсе сказок в Уютной стране Ежундии. Спасибо, ребята! <3
Джереми встретил этого парня на вечеринке. Обычное нью-йоркское сборище акул шоу-бизнеса, посвященное, впрочем, Хэллоуину, да кто в Большом Яблоке не любит принарядиться, и так маски носят каждый год? Джереми, устав таскать волчью маску, поднял её на макушку, рассекречивая инкогнито, ну и пусть, его всё равно узнают по глазам — прозрачно-голубым, как на классической фотографии свирепого животного.
Нью-Йорк так и не смог переварить его талант пародиста — прожевал и выплюнул Джереми на обочину, заставив побираться по ночным, никому не нужным стэнд-ап передачкам, оплаты за которые хватало только на квартирку в Квинсе да еду. Хлесткие, злые шутки Джереми людям не нравились — им чудилось, будто он не шутит над ними, а оскорбляет их. Он и сам стал бояться своей работы, бояться критики, чужого мнения и скучающих лиц.
Они снились ему по ночам: равнодушные физиономии, едкие заголовки. Джереми просыпался в холодном поту. С подозрением относился к каждому, кто пытался общаться с ним — вдруг над ним начнут насмехаться, завидуя его таланту, радуясь его неудачам? И бегал по кругу, вновь и вновь, не в силах отказаться от желания стать знаменитым и отчаянно этого страшась.
Тот парень… он просто поймал взгляд Джереми, злой и раздраженный, чуточку пьяный, и салютовал ему бокалом, а через десять минут они уже курили на крыльце. Парень, кажется, от вечеринок получал искреннее удовольствие, а все вокруг знали его: с ним здоровались, хлопали по плечу, изумленно окидывая взглядом Джереми, будто сам разговор этого незнакомца с ним был чем-то из ряда вон. Это потом уже узналось, что Уэйлэк — странное имя для Востока США, впрочем, и для Запад тоже, — является главным акционером канала, где Джереми подвизался работать. А поначалу он о том и не знал.
Откуда бы?
— А ты… — Уэйлэк сощурился. В темноте взгляд его казался бездонным и мрачным. — Ты — тот парень, которого всегда в два часа ночи в эфир выпускают?
Не самая лестная характеристика. Джереми поморщился, но отпираться не стал. Да, он. Включайте телевизор и увидите. Вовсе не в прайм-тайм.
— Руководство моего канала совсем тебя ценит, да? — Уэйлэк стряхнул пепел на землю. — Или сам боишься?
Джереми не знал. Он пожал плечами, так и не придумав достойного ответа. Должен был бы, наверное, заискивать и трепетать перед тем, в чьих руках сейчас могла быть его судьба, но в его крови было уже слишком много виски, а отчаяние выжгло его изнутри. Не хотят видеть его таланта — ну и пусть катятся к черту. Он вызывающе вздернул подбородок, чтобы прямо так Уэйлэку в лицо и заявить, и пусть его уволят к чертям собачьим, но, взглянув тому в глаза, отвести взгляда уже не смог. Его тянуло, тянуло в мрачную бездну чужих зрачков, и ему чудилось, будто на их дне красным полыхают огни и кровь, и голова у него закружилась…
Наутро, измученный похмельем, он не помнил с вечеринки практически ничего — только Уэйлэка, наверное. И ещё — мрачный переулок в Квинсе, и женщину, спешившую домой, к своим детям, но как она была связана с Джереми?
Он пил отвратительный на вкус кофе под новости, когда услышал, что в одном из переулков его района нашли истерзанное тело подростка. Женщина, которую показали на экране крупным планом — плачущую, с покрасневшим носом, некрасивую, с распухшими от слез щеками — была та самая, что мелькала в воспоминаниях Джереми, но он решил: встретил её небось на улице, дурацкое совпадение.
То ли Уэйлэк поверил в него, то ли руководство канала решило дать Джереми, наконец, шанс, но его передвинули по времени чуть раньше, на одиннадцать вечера, и его стенд-ап неожиданно поимел успех. Люди стали звонить, писать и требовать дать ему больше экранного времени, и очень скоро Джереми осознал, как приятно купаться в славе. Его пародии, прежде казавшиеся жалкими даже ему самому, окрепли, влюбили публику в себя. Страх быть отвергнутым, ненужным, уличенным в бесталанности прошел, будто и не было его.
Джереми наслаждался жизнью. До августа. С приближением осени беспокойство, смутно щекочущее его за ребрами, начинало расти с каждым днем. Он всё чаще вспоминал Уэйлэка, никогда не появлявшегося в здании, принадлежащем его собственному ТВ-каналу. Он видел по ночам бездну, скрывающуюся в его зрачках. Джереми перестал спать. Он перерыл интернет, но информации об Уэйлэке было слишком мало: родители его, в лучших традициях мрачных сказок, погибли один за другим, и Уэйлэка воспитывала тетушка, а, когда она умерла, он унаследовал небольшой, никому не нужный кабельный канал. Развил его и поднял до самого просматриваемого стенд-ап канала в стране, а потом — и в мире, разбогател, как Дьявол, но его редко видели вне его дома.
Кажется, именно в его доме и проходила та злополучная вечеринка.
Джереми взял отпуск за две недели до Хэллоуина. Больше не смог выносить бессонницу, изредка прерываемую снами, полными крови и смерти. Снами, в которых Уэйлэк вкладывал в его ладонь длинный нож и направлял его руку, пока лезвие кромсало чужую плоть. Снами, в которых тьма пробиралась щупальцами в его сердце.
В Хэллоуин Джереми вышел на улицу. Никаких вечеринок, никаких больше костюмов — он сел в машину и отправился в Квинс, повинуясь внутреннему зову, настойчиво влекущему его в район, из которого он давно съехал, сняв квартиру на Манхэттене. Он ехал, сам не зная пункта своего назначения, не зная, где именно в Квинсе должен остановиться, а слабое сопротивление было подавлено ещё в зачатке.