Он просто едет прогуляться. Хэллоуин — странный праздник, и все люди в его канун делают необычные вещи. Завтра он сам себе удивится.
Мальчишка показался из-за угла. Он пинал футбольный мяч, заставляя отскакивать от стен, подпрыгивал на ходу и явно не спешил домой. Костюм на нем был явно перешитый с кого-то из старших братьев.
Джереми опустил стекло.
— Эй, пацан? — окликнул он. — Я заблудился, не подскажешь, как выехать отсюда?
Пацан подсказал.
Когда Джереми едва разлепил утром глаза, он был дома. Дрых в своей постели, во рту будто кошки нассали, а под веки словно песку сыпанули. Он потер ладонью лицо, и ему показалось, что от его пальцев едва уловимо пахнет кровью.
Утренний выпуск новостей принес ему острое чувство дежа-вю. Снова та женщина, рыдающая перед камерой, снова убийство и смутные воспоминания о ноже, легко входящем в детскую плоть. О крови на чужих губах. О затягивающей бездне. О зле, которому нет названия.
Всё забылось. И лишь на третий год, вновь пересматривая выпуск новостей, Джереми понял, в какой личный Ад он позволил себя погрузить. С его памяти словно содрали пелену, позволяя вспомнить всё: и детские крики, которые никто не услышал, и Уэйлэка, выходящего из тени квинсовских переулков, припадающего ртом к ранам на хрупких телах. И самого Джереми, чье сознание переставало подчиняться ему, стоило очередному ребенку возникнуть в его поле зрения.
Люди, которых он встречал на обратном пути, будто не замечали его, а если и замечали, то восхищались его натуралистическим костюмом на Хэллоуин. Весь в крови, он напоминал косплей на какого-нибудь маньяка, но не Уэйлэк ли отводил от него чужие взгляды да мутил чужой разум, подкидывая им то, что они хотели бы видеть?
Да и разве есть хоть один шанс встретить на улицах Нью-Йорка маньяка? Да прямо в Хэллоуин! Вы, наверное, шутите? Слишком просто.
Джереми ненавидел себя. Цена, которую он платил за талант, оказалась непомерно высокой.
Женщина, чьи дети три года подряд погибали от чьей-то руки, работала в супермаркете, в отделе молочных продуктов. Джереми вспомнил, почему её лицо казалось ему таким знакомым: живя в Квинсе, он ходил именно в этот супермаркет. И поначалу детей у неё было семеро, а муж погиб в Ираке, исполняя свой долг перед страной. Теперь детей у неё оставалось четверо.
Трое.
Потом лишь двое.
Джереми хотел бы свалиться ей в ноги. Признаться, что смерть её детей — на его совести, что их кровь питала его славу, но что-то связывало ему язык, будто за раз он съел ящик хурмы, а в ушах звучал мягкий, до колик в животе пугающий смех Уэйлэка.
«Ты никому и никогда не сможешь ничего рассказать».
И Джереми знал, что стоит ему открыть рот — и его язык свернется узлом. Он ни слова не сможет выдавить.
А его пародии становились всё лучше и лучше.
Уэйлэк всё ещё смеялся в его снах. И смеялся, когда Джереми поднес нож к собственному горлу.
========== Сталь холодна ==========
Комментарий к Сталь холодна
Aesthetic: https://vk.cc/c1hMSu
Волшба привела меня обратно к тебе.
Десять лет назад ты, мой князь, вырезал всю мою семью — не по душе тебе была светлая знахарка во владениях, не нравилось, что в сердцах покоренного племени кто-то поддерживал огонёк надежды. Моя мать ничего тебе не сделала, моя деревня всегда платила тебе подать, но ты приказал своим слугам выжечь дома, а мою семью бросил на корм своим чудовищам. В глазах твоих затаилась тьма, мой князь, и во тьму ты уйдешь.
Мне было семь, мой князь. Я помню тебя — ты смотрел на горящую деревню, вскинув гордую голову, и я знала, чувствовала, что тебе нравится глядеть на пламя, пожирающее избы, нравится слышать крики умирающих, нравится видеть, как твои дружинники гонят женщин и детей тебе в услужение… на верную смерть. На трапезу твоим крылатым стражам. И я знаю, колдовство подсказало тебе: я за твоей спиной, я вижу тебя, я запомню тебя.
Я до сих пор по ночам чувствую запах горящей плоти и полыхающей древесины. Я десять лет живу, видя во сне ужасы, что ты мне показал.
Может быть, тебе нравилось, что кто-то хочет отомстить. Может быть, ты не чувствовал во мне материнской волшбы. И ты был прав: она спала. Десять лет я пробуждала её в себе. Я подобралась к тебе так близко, как только могла. Я наблюдала за тобой, княже, я знаю больше, чем ты сам о себе знаешь, и шелковая нить моего клубка указала мне путь до твоих дверей.
Навьи, охраняющие твой покой, не смогли мне помешать. Я знаю, они разворачивают крылья над твоей столицей, и поэтому никто не высовывается из домов до рассвета, чтобы не пасть жертвами их жутких когтей. Но я не боюсь твоих чудищ, не боюсь их злобы, пришедшей из самой Нави. Твои стражи ничего мне не сделают, княже, ибо ты сам знаешь — я права. И мой свет убережет меня от них.
Ты не боишься меня, княже, я вижу. Я рассыпаюсь звездной пылью у твоих ворот, я лунным светом скольжу в твой терем, я вижу твою фигуру, выступающую из тени. Ты нисколько не изменился, мой князь, всё те же темные волосы и колдовство Нави во взгляде — что ты сделал, чтобы мертвецы служили тебе? Чтобы тени кланялись тебе в ноги, как будто ты не князь земной, а Чернобог? Отчего ты ни на день не постарел, княже?
Ты смеешься. Тебе неведом страх, ведь ты сам несешь его.
— Я знаю тебя, — шагаешь ко мне, и я замираю. — Я помню тебя. Я следил за тобой. Ну, здравствуй, моя маленькая знахарка.
Я не знахарка, княже. Я - твоя погибель. Я пришла, чтобы убить тебя. Знахари не убивают, они спасают жизни, а я пришла напоить тебя твоим же зельем, подвести тебя за руку к смерти. Но я смотрю в твои глаза и спрашиваю себя: что мне с тобой делать, мой враг, мой князь, моя любовь? Я слишком долго кралась за тобой, слишком долго лелеяла свою месть, слишком много узнала о тебе, и мое сердце — больше не мое, князь, оно твоё. Ты держишь его на раскрытой ладони, так скорми его своим навьям, они любят кровь.
Быть может, я тогда смогу, наконец, вонзить кинжал в твое горло.
Быть может, я смогу избавиться от этого проклятья — моей любви.
Я знаю, ты также наблюдал за мной, твои тени всегда были за моей спиной, хоть я и пряталась от твоего взора. Чего ты ждал? Почему не убил меня во сне, почему позволил добраться до тебя?
Я хочу уничтожить тебя, княже, я хочу обнять тебя, я хочу видеть, как ты умираешь. Твои навьи беспокоятся, кружат над твоим теремом, хлопают крыльями, но им нет ходу сюда без твоего приказа. Твоя стража грозна, мой князь, но я уже здесь. Даже навьи не могут поймать лунный свет. Даже навьи не могут прикоснуться к свету.
Но ты — можешь. Ласкаешь ладонью мою щеку, и в твоих тёмных глазах — печаль. Я не верю твоей лжи, я не верю тебе, я не верю. Я пришла к тебе бедой, я — твоя смерть, я — сталь между твоих ребер, но без тебя, князь, мне и жизни нет, ибо ты — моя боль, мой мрак и мой свет, мой враг и возлюбленный, моя погибель. Я чувствую от тебя запах смерти и крови, вонь обугленных костей. Я слышу крики умирающих, они навсегда врезались в мою память, они не дают мне спать по ночам.
Ты знаешь, что я пришла за тобой. Ты знаешь… и всё равно позволяешь мне поцеловать тебя и вонзить кинжал между твоих ребер. Лишь боги знают, почему — неужели ты устал жить на этой земле? Мой князь, это особый кинжал, только он способен уничтожить тебя, и за ним я ходила в Навь, прямо туда, где ты и черпал свою силу. Враг мой, я убила тебя твоим же оружием. Любимый мой, я заплатила за это высокую цену.
Я заплатила за твою смерть своей душой и своим сердцем.
Волшба привела меня обратно к тебе. И мне не уйти из твоего терема.
Сталь у моего горла холодна.