© Турнезоль
В городах было безопасно, покуда каменные коробки, в которых люди пытались строить свои жизни, высились так плотно, что даже звезды терялись за их крышами. В городе фейри слабели – и людям уже не были опасны их острые зубки и блуждающие огоньки, потому что воздух города отравлял их, лишал волшебства. И осенние туманы, порой пытающиеся захватить окраины городов, наползающие из мрака лохмотьями, уже не казались такими уж страшными – их магия осталась в лесах.
Но нет-нет, да и промелькнет обрывок древнего колдовства, невесть как выживший среди каменного мешка мегаполиса. Листья с сухим шорохом падают в осеннем парке, и запоздалый прохожий плотнее укутается в куртку, поспешит домой, невольно оглядываясь. Ему, возможно, покажется, что кто-то зовет его по имени, и он остановится. Из-за дерева выскользнет едва видимая туманная фигура, воздух соткет из тьмы женскую стройную фигуру… а наутро незадачливого прохожего найдут в глубине парка, и крови в нем не будет совсем.
Потому что иногда старые советы носить при себе что-то железное – не пустой старушечий треп, не простые сказки у костра, а мудрость, которую нельзя забывать.
Эрин не ходила осенними, усыпанными листьями дорожками и не заглядывала в темные воды старого пруда. Её умение обращаться с холодным оружием против фейри было бы бессмысленно, и она считала, что береженого судьба бережет. Но на изломе времен года, когда «добрые соседи», по старым поверьям, уходили в холмы, уступая дорогу Дикой Охоте и Неблагим, что-то свербело у неё за ребрами тоскливо, и она вслушивалась в хриплое воронье карканье, вглядывалась в темноту за окном.
Эрин жила одна с тех самых пор, как отец и мать собрали чемоданы и сообщили, что переезжают. Куда? В страну, где было гораздо теплее, чем в старой доброй Британии, по-прежнему обдуваемой всеми ветрами. Куда здесь ни поезжай, считали они, везде наткнешься на холод, болота или дожди, даже в прекрасном озерном краю, который хорош только летом.
Эрин разговаривала с ними вечерами по скайпу, а потом выходила из квартиры, запирала дверь и выбиралась через чердак на крышу, и сидела там, кутаясь в одеяло, и вглядывалась в темное небо, а осенняя туманная тоска холодными пальцами брала её за горло. Дома выступали из темноты квадратами-очертаниями, а где-то за низкими облаками, знала Эрин, носилась Дикая Охота, и порой ей, какой разумной она бы ни была, хотелось, чтобы они унесли её на своих крыльях.
Она до слез, наворачивающихся на глаза, вглядывалась в затянутое облаками небо, но не слышала ничего, кроме обычного городского шума где-то там, внизу. Такими ночами ей снился черный Самайн и лес, полный звенящей, замерзшей осенними холодами травы. Земля укрыта сухими осенними листьями, и она сама, Эрин, бредет, закутанная в плащ, прочь от селения, где люди замерли в ожидании мертвецов, что придут из чащи. Эрин боится, а шерстяной плащ совсем не греет. Ей чудится, что во тьме чащобы огоньками горят чьи-то глаза, а негромкий, свистящий шепот забирается прямо в уши.
- Ч-ч-человечиш-ш-ко…
- Сама приш-ш-шла…
Где-то там, ближе к небу, в оголенных ветвях надсадно каркает-кричит воронье. Эрин выходит на небольшую поляну, трава звенит под её ногами. Самайн ждет свою жертву, и за облаками, темными и хмурыми, несется гон, и глаза адских псов горят ненавистью ко всему живому.
Старухи говорят – когда слышишь вой Дикой Охоты, нужно бросаться на землю и закрывать голову руками, авось, не заметят. У Эрин такого права нет. Жители её деревни вешают обереги на окна и рассыпают соль под дверью – неизвестно, что придет из тьмы. Чьи призраки будут бродить под окнами и звать своих близких, потому что там, за чертой, им одиноко и холодно.
В Самайн откликаться на зов нельзя, даже если голос будет знаком.
Эрин скидывает капюшон с головы и оборачивает лицо на шаги, под которыми шуршит листва, и лес наполняется тишиной. Говорят, король Самайна страшен, только она видит перед собой юношу в черной накидке, подбитой мехом. В темных волосах запутались сухие листья и паутина, а глаза – болотная топь, и в ней мелькают огни-отражения проклятых костров, вкруг которых танцуют ведьмы.
Бабка говорила Эрин – не ходи за блуждающими огнями, девочка, они заведут тебя в трясину, захлебнешься грязной водой, уйдешь на дно, и мертвецы будут хватать тебя за ноги, утянут за собой. Но Эрин делает шаг, и пути назад для неё больше нет.
Эрин проснулась в своей городской квартире, хватая ртом воздух. Самайн темный стоял под самой её дверью, и песнь его звенела в её ушах. Береженого Бог бережет, да только людские советы забывались в ночь на изломе октября, когда король Самайна пришел к ней, и глаза его зеленые, колдовские, чудились Эрин в каждом углу. Будто взгляд чужой пробирал до костей.
Эрин накинула куртку и вышла на лестницу, закурила, пряча свободную ладонь в рукаве. Тонкий осенний холод забрался ей за шиворот, скользнул вдоль позвоночника. Дым уплывал в окно, растворялся в городском воздухе.
Сон, всё это – лишь сон, призванный ей самой на волне городских легенд и тянущего за грудиной одиночества. Только она чувствовала, как сверлит ей спину чужой взгляд – чудной, насквозь пронизывающий. И, обернувшись, Эрин увидела своего Осеннего короля, порожденного ночными видениями.
Он сидел на ступеньке, склонив голову набок, и темные локоны запутались в меховом вороте его кожаной куртки. Лампочка пролетом выше моргнула, и в на секунду наставшей тьме его глаза полыхнули отблесками Самайновских костров, древних, как Британия, а может, и старше.
- Ты жгла огни, - произнес он мягко. – И я пришел.
========== Баан-ши ==========
Садись, внучка, и я расскажу тебе сказку – о холмах, в которых танцуют фейри, о прекрасном Нуаде, короле Туата де Даннан, что спас однажды Англию от нашествия северных варваров и вернулся в свой дворец, куда не попасть смертным. О Морриган, любившей Нуаду всем сердцем и последовавшей за ним в царство Благого двора. О короле Самайна, в глазах которого полыхают костры древних эпох. И о твоей матери, что встретила юношу из народа ши и родила от него дочь. Тебя.
Отчего так испуганы твои глаза? Сказка не будет светла и прекрасна – но ты любишь мрачные истории, не так ли? Подкинь дров в очаг, мои старые кости замерзли. Осенние холодные ветра завывают за дверью, стелятся. Время Неблагого народа наступает, и твой отец придет вместе с ними – навсегда юный, навечно прекрасный, он заберет свою дочь, он заберет тебя и даст тебе силы, о которых ты пожалеешь.
Ты спрашиваешь, зачем я так шучу, внучка? Конечно, это просто бредни старой бабки, ведь давно уже не верят люди в фей, и даже в нашем городке Самайн – всего лишь веселый праздник. Но спроси об этом у своей матери, что мечется в тоске на изломе осени. Безвременье захватило её разум.
Ты плачешь, дитя? Ты совсем еще мала, ты не понимаешь, о чем я говорю тебе. Отец твой пришел, когда в Самайн моя дочь решила пойти с подругами на танцы, нашел её среди огней и звона пивных бокалов, увел за собой. А через девять месяцев родилась ты, зачатая в Ночь Всех Ночей, и по твоим глазам я поняла, что одарили тебя фейри силой, способной нести смерть.
Скажи, внучка, не хотелось ли тебе кричать, да так, что в горле твоем этот крик скребся когтями, рвался наружу? Я знаю, что хотелось, пусть тебе всего лишь десять лет. Я знаю, что ты сможешь увидеть чужую смерть, разгадать её во взгляде, ощутить прикосновением, стоит тебе хоть раз выпустить этот вопль наружу.
И я знаю, что не могу позволить тебе превратиться в чудовище из холмов. У моей дочери светлые волосы, глаза – серые, как ирландское небо в дождливую погоду, а ты – рыжеволосая и синеглазая. Глядя на тебя, я знаю, как выглядел проклятый ши, что околдовал мою дочь.
Я заперла дверь, не пытайся сбежать, только руки сколотишь о крепкие доски. В кармане моего фартука – железный нож. Не смей кричать. Не смей кричать. Не смей… Не…