Глава четвертая
После поездки в деревню Меньшов отдалился от Чуркина. Они уже не выпивали вместе, а, встретившись в коридорах предприятия, только сухо здоровались. Чтоб чем-то заполнить одинокое существование, Меньшов купил себе айфон. Дома айфон валялся бесхозный. На работе Меньшов клал айфон перед собой на стол, чтоб все знали, что у него есть айфон. Он ждал, что кто-нибудь восхитится по этому поводу, но никто не восхищался. Даже Людочка молчала. Впрочем, она молчала почти всегда. Меньшов сильно тосковал. Ему казалось, что люди в последнее время отупели. А может, не восхищаются айфоном из зависти. Целыми днями он бесцельно слонялся по кабинету в тщетных поисках смысла. Начался сентябрь. Резко похолодало. В пасмурном небе читались тревожные знаки. Люди сутулились, будто их придавило какой-то тяжестью. Меньшов нашел в Интернете информацию о Стиве Джобсе, создателе айфона. Оказалось, это великий человек. Меньшов решил обрести смысл в поклонении основателю компании «Apple». Он всюду рассказывал о гении Стива Джобса. Приписывал ему разные забавные черты, вроде любви к мягким французским булкам и крепкой мужской дружбы с Биллом Гейтсом, создателем операционной системы «Windows». Из слов Меньшова выходило, что Джобс и Гейтс — Моцарт и Сальери современной информационной индустрии. Со временем айфон наскучил Меньшову. К тому же Стив Джобс умер от рака поджелудочной железы, а Меньшов терпеть не мог думать о мертвых. Он спрятал айфон в ящик стола и отдался течению одинаковых серых дней. Окна его кабинета выходили на студенческий парк. В парке под плакучей ивой стояла скамейка с красивой желто-зеленой спинкой. Каждый будний день ровно в одиннадцать часов к скамейке подходила девушка с книгой, чтоб почитать в спокойной обстановке. У нее было сосредоточенное лицо. Локон, похожий на пружинку, всё время падал ей на переносицу, и она машинально поправляла его. В час дня девушка закрывала книгу, вставала и уходила. Это повторялось в течение двух недель. С девушкой было связано какое-то смутное юношеское воспоминание. Возможно, Меньшов видел похожую девушку на старой открытке или еще где-то. При виде нее у него сжималось сердце. Ночи он проводил в холодной постели, уставившись в потолок, весь в мыслях о таинственной незнакомке. Искал повод подойти к ней, но всё время откладывал решающий день. В конце концов незнакомка перестала появляться в парке, и Меньшов забыл о своем спонтанном чувстве. К тому же город взбудоражило появление жестокого маньяка. За один месяц он похитил и убил как минимум двенадцать детей. Меньшов поначалу содрогался от ужаса, читая статьи о каждом новом похищении, но потом привык к ним и уже не содрогался. Детей у него не было, а маньяк похищал одних девочек не старше десяти лет.
Чуркин, который и до смерти матери был нелюдимым, стал социопатом. Являлся на работу в грязной одежде: под глазами мешки, носки воняют. Коллег сторонился. Начальник сделал Чуркину замечание. Чуркин обещал исправиться, но на следующий день снова явился в потрепанном виде. Начальник махнул на Чуркина рукой: план по пайкам выполняет — и ладно. Чуркин работал усердно, делал не менее двух тысяч паек в день, но после работы не задерживался, шел сразу домой. Меньшов догадывался, что в жизни Чуркина появилась какая-то тайна. В нем пошевелилось вялое желание пролить свет на эту тайну, но желание быстро угасло. Он часто видел Чуркина в окно, как тот, сгорбившись, шагает к автобусной остановке. Иногда Меньшов скучал без посиделок с Чуркиным в баре, но, вспомнив, что эти посиделки были гораздо скучнее, чем воспоминания о них, начинал вспоминать что-нибудь другое: например, вчерашний футбольный матч. Меньшов не любил футбол, но смотрел его, чтоб было что обсудить с коллегами в курилке. Не сказать, что Меньшову нравилось разговаривать с коллегами, но он боялся, что если прекратит общаться, то люди подумают, что он такой же нелюдимый, как Чуркин, и директор понизит его. Меньшов даже купил шарф болельщика, чтоб подчеркнуть свою приверженность футболу. От шарфа у него потела и чесалась шея, и он спрятал его в стол, поближе к айфону. В квартале от Меньшова жил Кабанов. Жизнь у него была обычная. Жену не любил, маленькой дочери опасался. Когда жену выписывали из роддома, Кабанову вручили сверток с дочерью, украшенный розовой лентой, и он держал его в красных волосатых руках, не зная, куда деваться от неизбежности. Этот маленький сверток перечеркнул детскую мечту Кабанова стать кругосветным путешественником. Впрочем, Кабанов никогда и ничего не делал для осуществления своей мечты. Он плыл по течению жизни с телевизионным пультом в одной руке и бутылкой пива в другой. Жена пилила его, но Кабанов воспринимал ее голос как привычный шум, вроде телевизионных помех. Иногда он бил жену, но не сильно и без злости, скорее от скуки. Дочка любила Кабанова. Научившись ползать, она подползала к отцу, хватала его маленькими ручками за штанину и пыталась что-то сказать. Кабанов смотрел на это нелепое существо с недоумением. На вытянутых руках он относил дочь в другой конец комнаты, а сам возвращался на диван. Дочка смеялась, думая, что папа с ней играет, и снова подползала к нему. Со временем Кабанов научился не замечать дочь. Порой он подкидывал ее в воздух и ловил, но делал это без всяких чувств, просто зная, что отцы иногда так поступают. Дочка хохотала. На щеках у нее появлялись симпатичные ямочки. Когда девочка научилась ходить, Кабанов стал гулять с ней во дворе. Он останавливался поболтать с мужиками, не обращая внимания на маленькое существо, которое старалось заслужить одобрение отца, принося ему то листок, то палочку, то фантик. Кабанов помещал дочь в песочницу, а сам садился на скамейку. Дочь мастерила из куличиков крепость, а потом бежала к отцу и тянула его за рукав, чтоб он посмотрел на ее песочное искусство. Кабанов нехотя шел смотреть. Он видел нелепое нагромождение песка, сухих веточек и кошачьих какашек, а для его дочери это был величественный замок с башенками, балкончиками и развевающимися на ветру флажками. Она хотела поделиться c отцом радостью созидания. Кабанов говорил «да-да, молодец» и гладил дочь по голове. Он делал это без всяких чувств, как запрограммированная машина, а девочка замирала от счастья и тянулась за рукой Кабанова, словно котенок. Кабанов, погладив дочь, шел обсуждать с мужиками какой-нибудь карбюратор. Не то чтобы он хотел поговорить о карбюраторе, но говорить всё равно было не о чем. Дни стояли жаркие, скучные. В неподвижном воздухе было видно каждую пылинку. Осенью мать повела дочь Кабанова в детский сад, и с тех пор они виделись реже. Кабанов сидел на скамейке и тупо глядел в пустое пространство перед собой. Из автомастерской его уволили, и он не знал, куда податься. Пробовал красть продукты в супермаркете, но быстро попался. Хорошо еще, дело вел шурин. Дело замяли, и Кабанов устроился охранником на забытый богом склад, сутки-двое. Сидел в маленькой каморке и тихо спивался, глядя в черно-белый телевизор, на который приходило изображение с камеры видеонаблюдения. Сутки после работы спал, другие сутки бессмысленно сидел на диване. Жена пылесосила вокруг его ног, словно он был мебель. Дочь радовалась, что папа дома, и приносила ему свои рисунки. Кабанов не понимал, что там изображено: какой-то винегрет из цветных пятен. Дочь объясняла, что это, например, козлик. А это, например, уточка. А вот это папа, он держит дочку за руку и ведет ее в парк развлечений. Кабанов вспомнил, что и впрямь водил дочь в парк развлечений. Из семейного похода ему запомнилось, что пиво в парке продавалось теплое и невкусное. Остальные воспоминания утонули в безбрежном океане скуки. Он запрокидывал голову и смотрел в потолок. Потолок пожелтел от времени, надо побелить, но Кабанов не хотел белить; он вообще ничего не хотел. Жена спросила, пойдет ли он на утренник в детский сад: у него ведь как раз выходной. Кабанов ничего не ответил. День утренника он провалялся на диване, вдыхая ртом пыль. От бессмысленности происходящего слезились глаза. Он вспомнил, что когда-то в детстве о чем-то мечтал, но не мог вспомнить о чем. Так и не вспомнив, он уснул и не увидел, как вернулась с утренника дочь. На ней было белое платье, в волосах — лента; она немного постояла возле спящего папы и тихонько ушла, чтоб случайно не разбудить его.