Она вздыхает, положив руку на грудь, словно это, наконец, успокаивает ее бешено колотящееся сердце.
— Великолепно. Спасибо тебе.
Я сажусь на ее кровать, скидываю туфли и смотрю на часы. Пять пятнадцать. Я могу собраться за восемнадцать минут, включая время на укладку, поэтому я откидываюсь назад и закрываю глаза. Я слышу, как моя мать собирается: бутылочки духов позвякивают, постукивают кисточки, маленькие баночки с кремом для лица и геля вокруг глаз передвигаются на трюмо перед ней. Моя мать была гламурной еще задолго до того, как у нее появились на это причины. Она всегда была невысокой и гибкой, полной энергии и склонной к драматизму: она любила надевать много браслетов, которые побрякивали, когда она махала руками, рассекая воздух во время разговора. Даже когда она преподавала в колледже, и большинство ее учеников спало, отработав целый день, она одевалась для класса, делала макияж, наносила духи и надевала светлые шелестящие вещи. Теперь она красила волосы в черный, так как они начали седеть, стриглась коротко, оставляя густую челку.
С ее длинными струящимися юбками и прической она могла бы сойти за гейшу, если бы не была такой шумной.
— Реми, дорогая, — внезапно произносит она, и я подскакиваю, понимая, что почти уснула.
— Можешь помочь с застежкой?
Я встаю и подхожу к ней, принимаю ожерелье, которое она протягивает.
— Ты прекрасно выглядишь, — говорю ей. Это правда. Сегодня на ней надето длинное красное платье с ниспадающим ожерельем, сережки с аметистом и большое кольцо с бриллиантом, которое ей подарил Дон. Она пахнет духами ll'AirduTemps, когда я была маленькой, то считала, что это самый великолепный запах в мире. Весь дом пропах им: он повис на шторах и подобно сигаретному дыму, упрямо и навсегда въелся повсюду.
— Спасибо, милая, — благодарит она, пока я застегиваю ожерелье. Я смотрю на наше отражение в зеркале и поражаюсь, как мало мы похожи друг на друга: я светлая и худая, она темненькая и роскошная. Я и на отца не похожа. У меня мало фотографий со времен его молодости, а на тех, которые я видела, он уже седой, в стиле рок-звезды 60-х, с длинными волосами и бородой. Еще он словно постоянно под кайфом, моя мать никогда этого не отрицала, когда я обращала на это ее внимание. Ох, но у него был такой красивый голос, говорила она теперь, когда он ушел из жизни. Одна песня, и я пропала. Сейчас она поворачивается и берет мои руки в свои.
— Ох, Реми, — улыбается она, — Ты можешь в это поверить? Мы будем так счастливы.
Я киваю.
— В смысле, — она поворачивается вокруг: — Это не похоже на то чувство, когда я первый раз пошла к алтарю.
— Неа, — соглашаюсь я, приглаживая ее волосы там, где они немного торчат.
— Но это такое чувство, словно сейчас все по-настоящему. Навсегда. Тебе так не кажется?
Я знаю, что она хочет от меня услышать, но все еще не решаюсь это произнести. Это похоже на плохое кино, через этот ритуал мы проходили уже дважды, насколько я помню. С этой точки зрения, подружки невесты и я рассматривали церемонию как вечеринку, на которой мы будем стоять в сторонке и обсуждать, кто потолстел или полысел с последней свадьбы моей матери.
Я не питаю иллюзий насчет любви. Она приходит и уходит, приносит счастье или горе. Людям не суждено быть вместе вечно, хоть так и поется в песнях. Возможно, я оказала бы ей услугу, если бы вытащила все свадебные альбомы, что хранятся у нее под кроватью, и показала фотографии, заставляющие ее выбирать те же вещи, тех же людей, тот же торт/шампанское/тост/движения для первого танца — все это мы будем вновь наблюдать через сорок восемь часов. Возможно, она смогла все забыть, убрав всех мужей и воспоминания с глаз долой и из сердца вон. Но я не смогла.
Она все еще улыбается мне в зеркале. Иногда я думаю, что если бы она могла читать мои мысли, то это ее бы убило. Или убило бы нас обеих.
— По-другому, — убеждает она себя. — На этот раз все по-другому.
— Конечно, мам, — я кладу руки ей на плечи. С того места, где я стою, они кажутся мне маленькими. — Конечно, так и есть.
Когда я иду в свою комнату, на меня выпрыгивает Крис.
— Реми! Ты должна это увидеть.
Я смотрю на часы — пять тридцать — и следую за ним в комнату ящериц.
Она тесная, и ему постоянно приходится поддерживать в ней жару, что делает пребывание здесь похожим на длинную поездку в лифте в никуда.
— Смотри, — он схватил меня за руку и рывком усадил меня вниз, напротив инкубатора. Крышки не было, и внутри стоял контейнер Tupperware, наполненный чем-то, напоминавшим мох. На нем лежало три маленьких яйца. Одно было разбито, другое всмятку, а у третьего была маленькая дырочка наверху.
— Смотри, — прошептал Крис и указал на яйцо с дырочкой.
— Крис, — я снова посмотрела на часы. — Я еще даже в душе не была.
— Просто подожди, — он снова показал на яйцо: — Это того стоит.
Мы вместе склонились. Моя голова начала болеть от жары. И затем, когда я уже собиралась вставать, яйцо зашевелилось. Оно немного покачалось, потом кто-то высунулся из дырочки. Крошечная голова, и как только яйцо разломалось, за ней последовало тельце. Оно было скользким и покрытым слизью, и настолько маленьким, что могло бы поместиться на кончике моего пальца.
— Varanustristisorientalis,[9] — Крис произнес это словно заклинание. — Восточный варан. Он единственный выжил.
Маленький ящер выглядит немного ошеломленным, моргает глазками и передвигается рывками, постоянно запинаясь. Крис сияет, словно он только что в одиночку создал вселенную своими руками.
— Довольно круто, ага? — говорит он, в то время как ящерка снова начинает передвигаться на своих крошечных, пошатывающихся лапках. — Мы первые, кого он увидел.
Ящерка уставилась на нас, мы на нее, потом друг на друга. Она меленькая и беззащитная, я уже ей сочувствую. Она пришла в довольно нервный мир. Но даже не знает об этом. Пока еще. Здесь в этой комнате, где так жарко и тесно, мир кажется достаточно небольшим, чтобы с ним можно поладить.
Глава 4
— И, наконец, давайте поднимем бокалы и выпьем за дочь Барбары, Реми, которая спланировала и организовала все это. Без нее мы бы не справились. За Реми!
— За Реми! — вторят все и смотрят на меня, перед тем как выпить шампанское.
— А теперь, — моя мать улыбается Дону — с его лица улыбка не сходила с тех пор, как двумя часами ранее на церемонии зазвучала «Прелюдия» в органном исполнении. — Пожалуйста, наслаждайтесь вечером!
Струнный квартет начинает играть, моя мать и Дон целуются, и я, наконец, перевожу дыхание. Подают салаты, все сидят. Торт: проверено. Украшения в центре стола: проверено. Бармен и ликер: проверено. Эти и миллион других деталей приведены в действие, и это значит, что сейчас, спустя шесть месяцев, два дня и приблизительно четыре часа, я могу расслабиться. По крайней мере, на несколько минут.
— Ладно, — я обращаюсь к Хлое: — Теперь я выпью шампанского.
— Наконец-то! — отвечает она, подавая мне бокал. Они с Лиссой уже подвыпившие, с красными лицами, еще и хихикают так, что это уже не раз привлекало внимание к нашему столику. Дженнифер Энн сидит слева от меня вместе с Крисом, пьет сельтерскую воду и измученно наблюдает за нами.
— Отличная работа, Реми, — говорит Крис, накалывая помидор из салата и отправляя его в рот. — Ты действительно устроила маме хороший праздник.
— После этого, — отвечаю ему: — Она предоставлена самой себе. В следующий раз пусть едет в Вегас, и свадьбу ей проводит двойник Элвиса. Я больше не участвую.
Дженнифер Энн открыла рот от удивления.
— В следующий раз? — она явно шокирована. Затем она посмотрела на мою мать и Дона, которые сидят за главным столиком, умудряясь одновременно есть и держаться за руки.
— Реми, это брак. Перед лицом Господа. Он навсегда.
Крис и я уставились на нее. На другой стороне стола Лисса отрыгнула.
— Ох, Боже, — когда она это произносит, Хлоя начинает хихикать: — Извините.