Стив встал прямо перед ним, и Баки с явной неохотой поднял голову. В белом он выглядел совсем бледным, и Стив впервые подумал о том, что причина ухода Баки в спячку кроется глубже, чем он предполагал.
- Почему ты не признался, что помнишь меня?
- Все-то тебе скажи, - он опять улыбнулся, и Стиву захотелось стереть эту улыбку кулаками. Или схватить его за майку и встряхнуть. Дважды. – Не знаю. Растерялся, когда увидел тебя там, всего такого воинственного, в полной форме и со спецназом…
- Спецназ был не со мной.
- Подумал, так будет лучше. Что если придется опять драться с тобой, то лучше уж сыграть в беспамятство.
Баки вновь опустил голову. В последнее время он редко смотрел Стиву прямо в лицо, когда был собой.
- Я найду способ из тебя это вытащить. Теперь это нужно как никогда, и я не успокоюсь, пока не получится.
- Не рви нервы, Стив, - протянул он устало. – Суперсолдат-калека… кому я теперь такой нужен?
…Вот тут-то Стива и ожгло, как плетью.
Он с досады всплеснул руками, хлопнув себя по бедрам.
- Вот мы и добрались до сути дела. Значит, причина в этом? – он махнул рукой на криокапсулу.
Баки глянул на него, катая упрямые желваки, покачал головой с досады, и глазами очень выразительно бросил «Иди ты к черту, Роджерс!». Но вслух ничего не сказал, и так понурился, что невольно напомнил Солдата.
И показался вдруг таким усталым, ослабевшим и загнанным, словно упали шоры с глаз.
Стив обозвал себя идиотом. Дважды. Не полегчало.
*
Баки был не в порядке. Стив знал это, но только теперь отчетливо увидел, насколько, и впервые всерьез испугался за рассудок друга.
«- Они не планируют взять тебя живым.
- Умно. Хорошая стратегия…»
«- Не обязательно все заканчивать боем, Бак.
- Это всегда заканчивается боем…»
«Не думаю, что стою всего этого…»
Перед Стивом сидела жертва.
Виктимизация. Кажется, это называется так. Баки мог делать вид, что все нормально. Шутить, улыбаться. Но… Он был жертвой все это время, от австрийского лагеря до побега из камеры в Берлине. Хуже того. Он ощущал себя жертвой и палачом одновременно. Вернув себе память, он впал в апатию. Нет… еще хуже. Глубже. В черную безнадежность. Понимание, что он не может быть нормальным. Не сможет больше жить, как все люди.
Как его не насторожило, что Баки молчал. Нехорошо молчал, тяжело. Он мог теперь легко назвать число Пи по памяти до сотого знака, описывать местность, делиться данными, даже вспоминать старые добрые времена. А о себе не говорил. О себе нынешнем. Словно у Баки было пережато горло, и выразить это было трудно, как толкать в гору камень, который обязательно скатится вниз.
Баки не говорил с ним, даже когда все стало почти нормально. Хотя… Ведь он сам только что сказал. В первую встречу за два года Стив смотрел на него, как на преступника. Одного этого хватило, чтобы Баки ощутил полное, беспросветное бессилие что-то доказать, оправдаться и объяснить. Бессилие, погрузившее его в немоту, провоцирующее на ложь. Бессилие – когда он понял, что даже ему, Стиву, другу, придется доказывать, что он невиновен. Он не признался, что помнит. Наверное, одного взгляда на Стива ему хватило, чтобы понять, кем он туда пришел. Капитаном Америка. Человеком, который уже все для себя решил.
Баки же, наверное, ждал этой встречи. Страшился ее, думал о ней. Фотография в блокноте с закладками…
Встретились.
В этот момент что-то внутри Баки окончательно умерло.
Настолько, что он выбрал ложь вместо правды и холод вместо жизни.
Конечно, дело было и в опасности тоже. Но в основном – в потерях. В потерянной руке, потерянных кодах, потерянном прошлом и потерянном настоящем, которое Баки сумел кое-как обустроить в Румынии за эти два года. А он, дурак, все думал не о том, о чем надо, и не заметил его потерь. Даже хуже.
Стив не придал им значения.
Не заметил, насколько Баки подавлен. Не было времени. Ему казалось, что все уже благополучно разрешилось, поскольку они оба выжили и нашли убежище. Пусть решение друга о криокапсуле и выглядело странным, мысли в тот момент больше занимали заключенные союзники, и Стив позволил Баки себя уговорить, приняв его аргументы за чистую монету. Поверив, что они продиктованы здоровым рассудком взрослого человека.
Дурак. Дважды дурак. Конечно, дело было в кодах. Они много говорили о том, что нужно каким-то образом их нейтрализовать. Но вот то, о чем промолчали, было важнее.
Что дальше?
Подавленность сочилась из глаз Баки, даже когда он улыбался. Он отводил взгляд от Стива чаще, чем прежде. Словно говорил: «Ты же крутой, Стив, ты всего добился, и тогда, и в этом новом времени. Ты не пропадешь. А я никто, у меня здесь ничего нет, у меня программа в голове, горы трупов на совести, и я калека. Ходячий мертвец. Поэтому оставь меня в покое со своими утешительными речами, я лучше посплю до лучших времен. Сбегу от этой проклятой жизни».
И Баки заперся в себе, сбежал в себя от себя.
У него был отличный предлог.
«Оставьте меня в покое» прозвучало как «у меня в голове коды, и я себе не принадлежу, поэтому так будет лучше для всех». Так ребенок прячется в чулан наедине со своим горем.
Бессильное отчаяние. Беннер в этом состоянии пустил себе пулю.
А Баки… «Хорошая стратегия…». Нет, он бы не стал. В его положении совсем необязательно самому трудиться. Можно просто не мешать другим. Когда все против тебя, устроить это легче легкого.
Он молчал на допросе. Смотрел тяжелым погасшим взглядом, мол, делайте, что хотите, мне уже все равно. Баки не хотелось говорить. Не хотелось драться. Не хотелось никому ничего доказывать.
Баки не хотелось жить.
Стив увидел это так отчетливо, что ощутил шок – как не замечал этого раньше. Не было времени. Он был занят. Было не до того, да даже если бы было… он бы все равно не заметил. Он не верил в гипноз без магии и не верил в психические расстройства как вид болезни. Ему казалось, что все пройдет само, что достаточно изменить условия и окружение на благоприятные и безопасные, и все само собой как-нибудь наладится, станет лучше. Он не верил в серьезность таких состояний. Сам Баки в прошлом тоже смеялся бы и говорил что-то вроде: «Да скоро трудами этих горе-психиатров мы начнем лечить даже плохое настроение, Стив!».
А теперь Баки болел. Давно и серьезно. Стив с ужасом видел, что не склонный к самокопанию Барнс не отдает себе отчета в серьезности своего состояния. Или отдает, но молчит.
Сыворотка удерживала его от саморазрушения, но сыворотка не лечит психику, а душевное здоровье Баки было далеко от нормы. Была бы здесь Наташа… у нее талант выводить на откровенность людей, считающих себя чудовищами. Эти бы заперлись в одной камере с двумя бутылками русской водки – и полчаса спустя уже пели бы «Катюшу» в две глотки…
Но у Баки здесь не было никого, кроме Стива. Незнакомых психологов к нему теперь Стив не подпустит на пистолетный выстрел. Но и сам он не представлял, что делать и как помочь.
Он никогда не отличался легким нравом. Это Баки был жизнерадостным оптимистом, который призывал его верить в себя и искать во всем плюсы. Стиву всегда казалось, что легко Баки с высоты своей привлекательности и популярности давать ему советы о том, как не унывать, но теперь, с высоты уже своей привлекательности и популярности, Стив мог с уверенностью сказать – это стоило Баки усилий. Всякий раз улыбаться, когда все вовсе не было хорошо. И находить нужные слова, когда у Стива все было плохо. Баки всегда был сильнее, более устойчив, более уверен в себе.
Именно поэтому Баки, сильный, не знавший себя жертвой в обычной бруклинской жизни, сломался теперь. Когда силы, превосходящие его во много раз, взяли в оборот и раздавили, сломали все то, чем он был.
И пришло бессилие. Оно поглотило его с головой – бессилие хотя бы на время уйти от войны. Бессилие стать прежним и вернуть безвозвратно утраченное, бессилие от того, насколько все плохо, насколько он замаран в крови и никакими словами, доказательствами и поступками от нее уже не отмыться.