— Слушайте, я нашел такое классное место, — растянуто, бурно жестикулируя, кричит Шон, но после шипения блондинки переходит на тихий игривый шёпот, — Нам сейчас надо будет только избавиться от этих пингвиних.
Поделившись глупыми смешками, а именно последнее слово нам казалось от чего-то смешным, Фелисс и я киваем, полностью доверившись глупому плану мальчишки.
Детям никогда не разрешают покидать территорию приюта. Ни ночью, ни утром, ни днем, ни вечером. Словно запертые в клетке, мы находим какие-нибудь лазейки. Ведь за нами не то, чтобы не следят. Подслушав как-то разговор в столовой, я окончательно убедилась, что сестрам впрочем-то без особой разницы вернемся мы из глухого леса или нет. Меня тогда поймали и выпороли. В прятках я не сильна.
Воспитанникам всегда говорят, что лес небезопасен. Но разве это останавливает? Покажи запретный плод, и он сразу станет невыносимо сладок. Возможно наши воспитатели находили каплю доброты в этом сгнившем под корень месте, а может прятали что-то и не хотели вскрывать это наружу. Я слышала от Робина, что в лесу есть кладбище с ледяной землей, которую невозможно вскопать. Поэтому трупы пропавших детей лежат почти на поверхности, а их неуспокоенные души ищут новые жертвы. Говорил их глаза стеклянные, а руки давно стали костями. Все, что там есть живое- болото. Но это конечно же бред. Правда почему-то в ночь после его байки я не хотела спать. А еще через неделю видела его во сне. Я помню точные фигуры. Мне кажется, что я знаю каждого из них по именам. Они пытались говорить, но их слова вырывались мерзким хрипом. Тогда я просто вскочила с постели и лежала оставшуюся ночь в страхе закрыть глаза.
— Габри, Габ, Габриела, — в моем ухе звенело, а Шон вплотную пытается докричаться.
Дернувшись, я часто захлопала глазами и быстро вышла из раздумий. Как говорит Фелиссия: «Габриель всегда отличается задумчивостью, пока ее не злят.» Но правда это настолько, насколько я взрослая. По годам. А мне почти десять.
Наверное, сейчас Шон считал, что так сможет меня вернуть в эту глупую реальность. Я должна поблагодарить его, как всякий раз прекрасная леди благодарит джентльмена. Как бы не так.
Рука взлетает и врезается в голову Авведека мощным ударом. Парень резко вскрикнул и отшатнулся от меня в удивлении. На самом же деле, я стою и смотрю в его карие глаза. Они красивые, как у Фел, но светлее.
Парень наклоняет голову на бок и смотрит на меня с вопросом. Наверное, я пялюсь на него уже минуты три, равнодушным взглядом полного отсутствия. Такое бывает со мной. Не часто. Но бывает. Я думаю о жизни, как о смерти, о призраках, которые преследуют меня везде. Даже в отражении зеркала я замечаю блики, которые следят и шествуют. Фел их не видит. Не слышит. Не верит. Она бы мне сказала. Она бы мне помогла.
— Ну наконец-то, — ворчит парень и наигранно закатывает глаза, — Чуть все дело нам не сорвала своим трансом.
— Простите, — все, что могу, ягнячьим блеянием, вымолвить я.
Но никто на меня не обижается. Этот дурак любит все делать напоказ.
Я следую за парочкой, Фелиссия хватает меня за руку и со смехом дергает к себе, но не отпускает. Ее руки всегда теплые и мягкие. Никогда не понимала, почему она видит во мне хорошее? Для меня, как и для большинства детей, это место не представляет ничего более, чем клетка. Может я и не знаю другого дома, но плющ, вьющийся по статуям кровавых ангелов, точно душит меня. Белые стены и кресты. Я ничего, кроме них не вижу. Называю отцом другого человека, вкладывая лишь страх.
Центральные витражи, сменяющиеся учебными синими стенами, стали до тошноты родными. Мы с Фелисс часто разговариваем с девчонками перед отходом ко сну. Дали обещание не врать и при возможно всегда быть вместе, ведь по одиночке нас съест Бернард. В этих разговорах бывает что-то светлое. Мы вместе смеемся, а когда кому-то из нас плохо, то стараемся не плакать от собственных шрамов в груди. Мы обещали друг другу забыть это место. Забыть, как забыли о нас, как забыли о том, что было с нами ранее.
Не каждому выдается счастливый случай вспомнить свое имя в дрожащем голосе матери.
В дождливый день, мы слушали от отца Бенджа про Англию. Нам рассказывали про воду, чай и большие часы. Нам рассказывали про фермы. А ведь наш приют тоже ферма. И мы в ней лишь жертвы отбора.
— Сюда, — кричит брюнет и указывает на дыру в дальней части забора.
Его тонкий голос, переходящий в мужской, колет меня в самую центральную часть груди. Мне всегда было интересно что и кто ломает это нечто внутри каждого из них? Словно инструмент они перестают играть. Может с искушением Адаму сломали и его крылья- голос. А потом это перетекло в человеческое обычное, как и всегда бывает с современностью.