Тогда что сломали Еве? Думаю, для нее стала наказанием жизнь рядом с тем, кому она поломала жизнь.
Шон смотрит на все загадочно. Со стороны только ему знакомой теории. Это удивляет, и так бесит, когда ты не можешь понять, о чем же сейчас думает брюнет. Кажется, это его особенная связь. С космосом. Со всеми возможными богами. Только, как они отвечают? Слезами, случаем, войной или кровью?
Если долго просить, ответят ли мне или промолчат?
Наша тройка кидается к темной дыре. Брусья поломаны, словно кто-то сильный нарочно выдернул их. Словно кто-то нарочно давает детям мнимую свободу. Теперь слова о кладбище юных неуспокоенных талых душ вновь вспывают в голове, а по коже проходят мурашки. Эта земля, пропахнувшая сырым разлагавшимся мясом и горечью. Я не хочу казаться трусихой. Но горло сжимает душащий спазм, а из глаз наровятся брызнуть слезы. Я успокаиваю себя и говорю еле шепотом, что мне кажется. Шоннери лезет первым. Лишь подошва его старых ботинок мелькает у меня перед глазами, и мальчик исчез. Я бы закричала, но его рука тут же показалась из темноты и тянется за худой рукой Фелиссии. Блондинка с веселым хохотом нагибается и лезет следом в дыру, бросая на меня мимолетный взгляд. Рука показалась вновь и уже я лезу с едкой фальшью в голосе на встречу синим соснам и дикой землянике с росой на листьях.
— Смотри, Габри, — ее смех.
Школьные черные сандали падают на траву.
Запах этого места пронизывает меня до костей. Здесь холодно, но не так, как в приюте от его сквозящих ран. Сейчас я вне всего, меня не заставляют думать о том, о чем я совершенно думать не хочу. Меня не наказывают за то, что я просто оказалась рядом. Теперь лишь мы и лес. Мы и место, которое само решает, как ему поступать с гостями. В такие моменты я думаю об оленях. Грациозные создания. Они бы были хищниками, в другой жизни. Но не здесь, когда наличие грозного вида решает все.
Трава мнется под маленькими и босыми ножками Фелисс. Они слегка утопают в буро-зеленом мхе, он стелется как ковер. Мягкий, мерзлый, мокрый. Моя подруга идет смело вперед, а я мнусь и оглядываюсь. Здесь тихо. Я почти не слышу птиц, а те, что поют, больше стонут. В их еле заметном тоне слышится страх. Страх опасности, которая может и неминуема. Моя сила в кулаках и резком голосе растворяется с восточным ветром далекого сонного бора. Я словно маленькая. Не в плане возраста или роста. В плане духа. Что-то давит и хочет, чтобы я задохнулась. «Дурочка», мелькает у меня в голове, и я машинально кладу руку на кулон в форме лаванды.
— Ты здесь был ранее?
Мой голос тих и таят, словно снег поздней весной.
— Неа, — шутливо отнекивается паренек и прыгает между больших корней дерева.
Лишь макушка с волосами цвета чуть светлее коры мелькает и вовсе пропадает из виду наших с Фелиссией взглядов. Я приближаюсь, скорее крадусь, словно мышь, которая хочет сыр, но боится мышеловки. Но попытка это уже храбрость. Даже безумная. Да?
— Смотрите, что я нашел, — кричит от куда-то снизу Шон, — Давайте же, быстрее, зассыхи.
За моими движениями следит Фел и повторяет. В точности, мы подходим к дереву, с которым нас разлучает какой-то метр. Листва перьями мягко кружится и в этом солнце кажется огненной. Словно куски костровых светлячков взмывают в воздух и стелются на землю. Стрекот насекомых наращивает темп и в ушах слышится лишь пульсация и треск. Омерзительное чувство вот-вот произошедшего.
Мы цепляемся своими руками. Я не успела переодеть колготки и моя нога с дырой на колене, под сопровождающимся пыхтением, упирается в темноту. Я сижу на древних корнях, сплетенных в хитрый извилистый лабиринт, и смотрю с ужасом на то, что держит в руках Шоннери. С наши две ладони. Черное. Когда-то живое. Это был мертвый ворон. Его перья остались нетронутыми, он не похож на общипанную и больную птицу. Ведь у него все цело.
— Фу, брось это, — визжит Ричардсон, сползая в падину к брюнету.
— Смотри же, у него выколоты глаза, — с сожалением существу и подавленностью сообщает он.
Я слезаю следом и подхожу поближе. И правда, в темноте этой ямы я могла разглядеть все до мелочей. Каждое перо, тонкие лапы, клюв и две дырки, где должны были быть глаза. Засохшая кровь уже образовала корку около впадин, и я ощущаю внутри себя такую боль. Понимание того, что его поймали, держали силой, даже не позволили заглушить боль волной другой боли. Ему не сломали крылья. Его нарочно заставили пройти через все это.
Я тут же закрыла рот руками. Я не хочу кричать.
— Боже мой… — выдавила моя подруга, — Ты хочешь сказать, что кто-то это сделал нарочно? Кто-то из приюта?
Я метнула испуганный взгляд на Фелиссию. В ее карих глазах плещется такой же ужас. Ведь она сморозила глупость. Она сказала то, что является ближайшей правдой. Кто-то в Бернарде и правда способен был на такое? Мы не знаем всех, но мы можем догадаться, что не все способны выдержать такое. Не все благодарны судьбе и не все хотели бы войти за двери. Многие сходят с ума, многие просто скрывают озлобленность и насилие, а кто-то открывает это всем.
— Девочки, смотрите, — его палец указывает вглубь к корням, -Там еще…
Кто-то и правда в Бернарде способен на такое? Моя милая Фел, ты сказала глупость. Теперь мы все ввязаны в твои догадки. Мы уже никогда от них не отвяжемся. Кто-то и правда в Бернарде был способен на такое. Горстка маленьких тел ютилась у основания толстых сосновых корней. Все как один были целы, но подходить и рассматривать я не горю. Здесь достаточно темно, но глаза привыкают, и простому прохожему эта картина не предстанет увиденной. Кто-то не глуп.
— Девочки, — голос Шона задрожал.
Мальчишка подходит к куче и убирает пару ворон. Неприхотливая конструкция падает, и у ног Шоннери оказываются трупы ведьмовских птиц. По его взгляду я поняла, что-то не так. Может он видит то, что нам с Фел неподвластно? Он упрямо всматривается в темноту, опускается и смахивает землю. Его руки черные от грязи и перьев. Словно в бездну, он погружается сильнее вглубь, от чего его пиджак становится грязнее. Послушницы ненавидят грязь. Она вгрызается в ткань.
Он нее чешется кожа. Бывает, что даже до крови.
Я вижу лишь спину, и Фелиссия бегает по рову, пытаясь разглядеть хоть что-то в этой земле. Авведек отпрыгивает и падает. Его изумленные глаза расширяются и обращаются к нам. Мне кажется или птицы начали кричать? Все громче и громче, а этот воздух стал безумно удушающим. Его не хватает даже на один крик одного человека. Лес не хочет, чтобы кто-то слышал его тайны. Он хочет лишь одного. Жертв.
Руки мальчика дергаются и из них выпадает вещь.
— Д...девочки, — его голос уже не дрожит. Заикается. Молит.
Звуки разом пропадают в моей голове. Я вижу перед собой нечто грязное, а когда Шон поднимает, я понимаю- это череп. Детский череп.