Джон кивает, как будто это имело смысл.
— Но, думаю, что это было божественное вмешательство, потому что ему нужна работа.
Просто замечательно. Мне двадцать один год, а бабушка все еще подтирает мне задницу. Бросаю взгляд в заднюю часть церкви и вижу, как симпатичная девушка выходит через двери. Черт.
— Этот мальчик? — Бабушка щипает мою руку, и я разворачиваюсь к проповеднику, оттолкнув ее руку от своей. — Только что потерял работу, потому что попал в тюрьму.
— Бабушка… — выдыхаю я сквозь стиснутые зубы, заставляя себя улыбнуться.
— Не тюрьму, а просто в изолятор. Ввязался в какую-то драку. — Она хватает меня за подбородок и поворачивает лицом в сторону. — Как вы можете видеть по состоянию его лица. Конечно, я воспитывала его лучше, но иногда... — Она тяжело вздыхает.
Мне хотелось поспорить. Мне не нужно было, чтобы она просила подачку, но как можно спорить с бабушкой в церкви? Может, я и мудак, но рядом с ней не мог им быть.
— Ты знаешь, где находится мемориальное кладбище? — спрашивает меня Джон.
— Да, сэр.
— Проедешь еще милю, мой дом слева. Каунти-Роуд, двенадцать. Приезжай в пятницу, и посмотрим, сможем ли найти тебе какую-нибудь работу.
— Спасибо, — благодарю я, хотя меня нисколько не привлекает перспектива ухода за двадцатью акрами земли.
Надо было просто позвонить бабушке и сказать, что я за решеткой, тогда я смог бы спокойно спать весь день.
5
ХАННА
Папа машет мне из своей мастерской, когда я выхожу из машины.
— Привет, милая!
Сэмпсон бегает кругами вокруг меня, лая и виляя хвостом так резво, что чуть не сбивает меня с ног.
— Привет!
— Хорошо поработала?
— Нормально. — Я вздыхаю и направляюсь к крыльцу, Сэмпсон следует за мной по пятам. — Пойду приготовлю ужин.
Отец кивает, прежде чем вернуться к тому проекту, над которым работал.
Как только берусь за дверную ручку, слышу, как по гравию катятся шины. Оглядываюсь на незнакомый черный пикап, катящийся по подъездной дорожке, прежде чем припарковаться сбоку от папиной мастерской. Кто бы это ни был, это, вероятно, очередная «заблудшая душа», которой папа надеется помочь. Сколько я себя помню, он всегда брал к себе тех, кому повезло меньше, и платил им за случайные подработки на ферме. Он поклялся, что его цель в жизни — дать этим людям второй шанс, которого больше никто не дает.
Сэмпсон скребется лапой в сетчатую дверь, отвлекая мое внимание от грузовика.
— Ладно, ладно. Не будь таким нетерпеливым, — говорю я, открывая скрипучую сетчатую дверь.
Пес влетает внутрь, скрываясь за углом. Комната заполнена дымом, и я морщу нос от запаха подгоревшей пиццы.
— Что за... Бо! — кричу я вверх по лестнице, хотя знаю, что у него, скорее всего, в ушах наушники, и он меня не услышит.
Отмахиваясь от дыма, направляюсь на кухню, хватаю прихватку и открываю духовку. Клубы дыма вырываются наружу, и там, внутри печи, лежит тлеющая, обугленная пицца.
— Боже милостивый, — вздыхаю я, прежде чем вытащить её. Быстро ставлю на столешницу и открываю окно над раковиной, размахиваю руками, пытаясь избавиться от дыма.
До того, как началась химиотерапия, в доме всем занималась мама. Видит бог, если бы Бо и папа были предоставлены сами себе, они бы сожгли дом.
Открыв все окна и выпустив большую часть дыма, поднимаюсь наверх, чтобы переодеться, и останавливаюсь у комнаты Бо.
— Бо! — Стучу по плакату Линкольн-Парка, прикрепленному к его двери.
Ничего.
Снова стучу.
— Бо!
Дверь приоткрывается, и он прислоняется лбом к косяку.
— А? — Его веки припухли и едва приоткрыты.
— Ты что, спал?
— Ага…
Я закатываю глаза.
— Значит, ты поставил пиццу в духовку и заснул?
— Ох…. — Бо хмурится, убирая с лица темные волосы. — Прости.
— Вы с папой точно спалите дом дотла. — Я жестом указываю ему на холл. — Спустись вниз и брось немного спагетти в кастрюлю, а я пойду проведаю маму.
Откинув голову назад, он стонет, но выходит в коридор. Его темные, густые волосы непослушные, как у Дэйва Грола, и свисают на глаза. Я легонько дергаю спутанные волосы, покрывающие его шею.
— Тебе нужно подстричь эту швабру.
— Мне так нравится.
— Бо, ты выглядишь бездомным.
— Нет, если бы я был бездомным, у меня была бы борода.
Он неохотно спускается по лестнице, а я направляюсь в мамину комнату. Боль сжимает мою грудь. Бо всего шестнадцать, и хотя он считает себя взрослым, это не так. Даже я не достаточно взрослая. Как бы тяжело мне ни было от ситуации с мамой, я знаю, что Бо еще тяжелее.
Когда толкаю дверь в мамину спальню, она сидит в кровати и читает.
Это хорошо. Мама сидит и читает, и не имеет значения, что говорят эти тесты, потому что она выглядит лучше и...
Надежда. Теперь я понимаю, почему так много семей моих пациентов все ещё надеются, хотя знают, что надежды нет: это единственный способ как-то справиться с этим.
— Привет, малышка, — говорит она с улыбкой, вставляя закладку между страницами и кладя книгу на тумбочку. — Как дела на работе?
— Хорошо. — Подхожу к кровати и сажусь.
Теперь, когда я ближе, замечаю, что мама не выглядит лучше и здоровее. Она выглядит хрупкой и усталой. Эту надежду быстро поглотил панический вопрос: «Сколько осталось?». Отгоняю эту мысль и улыбаюсь ей, притворяясь, что все в порядке.
— Это хорошо. Уверена, что доктор Мюррей рад видеть тебя там.
— Он сказал, что я почти такая же хорошая медсестра, как и ты.
Легкая улыбка касается ее губ, и я сглатываю, когда тяжелая вина ложится на мои плечи. Мне хочется плакать и кричать. Хочется делать что угодно, но только не притворяться, что все в порядке, что все нормально.
— Ты голодна? — спрашиваю я, загоняя свои тревоги поглубже. — Я собираюсь сварить спагетти… Бо поставил пиццу в духовку и сжег ее.
Мама смеется.
— Ну, на этот раз он хотя бы вытащил её из коробки?
— Да уж. — Короткий смешок срывается с моих губ. — Хочешь поужинать?
Вижу по ее глазам, что она не хочет двигаться, поэтому слегка сжимаю ее руку.
— Давай я принесу ужин сюда?
Мама гладит меня по щеке.
— Ты всегда была такой милой, Ханна. Заботливой…