— Училась у лучших.
Она усмехается и откидывается на подушку, а я тихонько проскальзываю в коридор и спускаюсь на кухню, где на плите в кастрюле кипит вода. Она шипит и бурлит, брызгая в разные стороны.
— Серьезно? — ворчу я, отодвигая кастрюлю в сторону и убавляя огонь.
Через несколько секунд сетчатая дверь на заднее крыльцо захлопывается, и в кухню вваливаются папа и Бо. Бо смотрит на кастрюлю и одаривает меня широкой улыбкой.
— Прости.
— Ты точно сожжешь дом!
— Господи, ты — королева драмы!
Папа сжимает плечи Бо и обходит его.
— Будь повежливее со своей сестрой.
Прищурившись, смотрю на Бо, раздувая ноздри. Боже, я чувствую себя так, будто мне снова восемнадцать, и кто-то вот-вот получит домашний арест. Папа берет из кладовки банку с соусом и отдает мне.
— Кто был в том грузовике? — спрашиваю я.
— Парень, который поможет нам этим летом…
— Слава богу, — бормочет Бо. — Хоть мне не придется пахать как мул.
Папа поднимает седеющую бровь.
Бо сгибает руку и целует свой юношеский бицепс.
— Я знаю, что выгляжу так, будто создан для физического труда, пап, но это все напоказ.
— Когда ты уже поумнеешь?
Бо пожимает плечами, а папа качает головой.
— Ну, не знаю, как долго он здесь пробудет. Парень примерно твоего возраста, Ханна. У него неприятности, и он потерял свою последнюю работу. Кажется, он достаточно хороший парень.
Как и каждый парень, которого папа брал себе в помощь.
Некоторые из них изменили свой образ жизни.
Большинство — нет.
6
ХАННА
Мэг стоит в конце кухонного островка, постукивая персиковыми ногтями по столешнице.
— Ну, давай же, Ханна-банана, — скулит она.
Перестаю вытирать столешницу и бросаю на нее убийственный взгляд. Она знает, что я терпеть не могу, когда меня так называют.
— Послушай, я, — она тычет себя пальцем в грудь, — могу называть тебя так.
— Угу.
— Как человек, который ударил Билли Кокера в лицо за то, что он дергал тебя за косички, распевая «Ханна-банана, нога деревяна, сзади барабан, играет таракан», я унаследовала права на это прозвище.
— Клянусь, у тебя зрелость двенадцатилетнего ребенка.
— Так жизнь веселее. — Мэг, ухмыльнувшись, выхватывает у меня тряпку и швыряет её в раковину. — Ну, пойдем. Тебе будет полезно выбраться отсюда.
— Я в порядке.
— Я твоя лучшая подруга со второго класса, я знаю, когда ты в порядке, а когда притворяешься, что ты в порядке.
Вздыхаю. Она права, но будь я проклята, если скажу ей об этом.
— Ты же знаешь, я ненавижу ходить по барам.
— «Типси» — это не бар, это... место для встреч.
Снова хватаю тряпку и принимаюсь вытирать запеченный сыр с плиты.
— Настоящая забегаловка.
— Как угодно. Тебе нужно что-то нормальное. Вне этого дома и вне работы.
— Ладно, — фыркаю я. — Мы можем сходить в художественный класс.
— Это Рокфорд, штат Алабама. Здесь нет занятий искусством. Плюс, ты не умеешь рисовать.
Она права. Снова. Я продолжаю очищать сыр, ковыряя его ногтем. Мэг накрывает мою руку своей.
— Ханна, — ее голос мягкий, успокаивающий. — Пребывание здесь ничего не изменит.
— Я знаю это, Мэг! — Мне хочется плакать, но вместо этого делаю глубокий вдох и иду к раковине.
Как, черт возьми, я могу пойти в бар, когда у моей матери рак? Я чувствовала себя плохо всякий раз, когда смеялась на работе, всякий раз, когда позволяла себе на мгновение забыть, что она больна. Ее мир рушился — так почему бы и моему не рухнуть?
— Продолжая жить своей жизнью, ты не становишься плохим человеком, Ханна.
Я судорожно сглатываю.
— Ты должна заботиться о себе, чтобы заботиться о них.
Взгляд опускается в пол.
— Это всего лишь выступление группы. Всего в часе езды от этого дома, чтобы подышать свежим воздухом.
— Ты должна пойти, — раздался голос моего отца от двери, ведущей в холл. Когда я оборачиваюсь, он смотрит на меня, плотно сжав губы. — Иди и сделай что-нибудь для себя, малышка.
Киваю, хотя на самом деле не хочу идти. Наверное, я просто хочу казаться сильной, хотя и разваливаюсь на части.
Вывеска «Типси» мигает неоновыми огнями. Рядом с названием бара мелькает контур желтой пивной кружки, наклоняющейся вперед и назад. Этот бар существовал с тех пор, как закончился сухой закон, и эта вывеска гордо сияет с одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, как маяк в ночи, призывая всех местных жителей. Половина крошечного кирпичного здания выкрашена в белый цвет много лет назад, но остальная часть осталась красной. Мэг была права, это не бар. Он был на сто десять процентов воплощением хонки-тонка (прим. honky tonk — разновидность бара с музыкальными развлечениями, распространённая в южных и юго-западных американских штатах).
Отмахиваюсь от комара, когда мы идем через гравийную площадку к заднему входу. У двери стоит небольшая очередь людей, ожидающих, когда можно будет войти внутрь.
Мэг роется в сумочке, достает тюбик губной помады и наносит свежий слой розового блеска.
— Спасибо, что согласилась пойти, — говорит она, улыбаясь и хлопая длинными ресницами.
— Ага.
Вышибала у двери флиртует с группой хихикающих девушек. Они выглядят достаточно молодыми, чтобы все еще быть в старшей школе, но парень пропускает их, не проверяя удостоверения личности. Когда вышибала поворачивается к нам, Мэг стонет.
— Боже, только не он.
Брайан Джонс, один из ее бывших парней... или бывших сексуальных партнеров — не уверена, как его можно классифицировать.
Мэг пытается проскользнуть мимо парня, но он преграждает ей путь, скрестив руки на груди.
— Так, так, так. — Его тонкие губы растянулись в самодовольной улыбке. — И кто это у нас здесь? Мэг и Ханна. Совсем как в старые добрые времена.
— Заткнись, Брайан, — цедит сквозь зубы Мэг, пытаясь обойти его, но парень не двигается с места.
Брайан сужает глаза.
— Мне нужно посмотреть документы.
— Неужели? — Мэг срывает с плеча сумочку, вытаскивает права и протягивает ему.
Я достаю свои из бумажника, пока Брайан осматривает ее документ.
— Десять баксов, — говорит он с явной улыбкой в голосе, берет ее руку и рисует на ней массивный черный крест (прим. большим крестом в семидесятых помечали несовершеннолетних охранники американских ночных клубов, чтобы бармены видели, кому не следует продавать спиртное).