Даже держа в руках фотографии, патриарх не испытывал сожаления. И это была не напускная бравада. Его не мучили ночные кошмары, не терзали угрызения совести. На душе у него было легко. Да, он прочел речь Хрущева, которую подбросили ему те же люди, что присылали фотографии. Он прочел критику убийственного сталинского режима — режима, который он поддерживал, приказывая священникам восхвалять Сталина в своих молитвах. Нет сомнения, диктатор создал свой культ, а он был верным его обожателем. Ну и что? Если речь лидера обещает будущее, полное бесплодных размышлений, так тому и быть — но это будущее уже не принадлежит ему. Нес ли он ответственность за преследование Церкви в первые годы коммунистической эпохи? Нет, конечно. Он всего лишь поступал сообразно обстоятельствам, в которых оказалась его горячо почитаемая Церковь и он сам. Его вынуждали поступать так против воли. Решение выдать кое-кого из своих коллег было неприятным, хотя и не слишком трудным. Они были людьми, отчего-то полагавшими, что могут говорить что угодно и вести себя, как им заблагорассудится, потому что их действиями, дескать, руководит сам Господь. Они были наивными и утомляли его своим стремлением превратиться в мучеников. В этом смысле он лишь дал им то, чего они хотели, — возможность умереть за веру.
Религия, как и все остальное, должна уметь идти на компромиссы. Поместный собор принял мудрое решение, избрав его патриархом. Им нужен был человек, который сможет стать ловким политиком, гибким и прозорливым, и именно поэтому его назначение было поддержано государством, и именно поэтому оно вообще разрешило провести эти выборы, предсказуемо закончившиеся его победой. Нашлись и те, кто утверждал, что его избрание стало нарушением канонических законов: церковным иерархам не подобает искать одобрения у светских властей. Но он считал, что такие рассуждения отдают замшелым догматизмом во времена, когда количество церквей сократилось с более чем двадцати тысяч до одной тысячи. Или им следовало исчезнуть вовсе, гордо держась за свои принципы, как капитан, цепляющийся за мачту своего тонущего корабля? Его назначение должно было повернуть вспять эту тенденцию и позволить им зализать раны и восполнить потери. И он преуспел в этом. По всей стране строились новые храмы. Священников учили, а не расстреливали. Он лишь выполнил то, что от него требовалось, и не больше. Его поступки никогда не были продиктованы злой волей. А Церковь выжила.
Красиков встал. Размышления утомили его. Собрав фотографии, он бросил их в огонь, глядя, как они скручиваются в трубочку, обугливаются и вспыхивают ярким пламенем. Он готов выслушать упреки и понести кару. Управлять такой сложной организацией, как Церковь, выстраивать ее отношения с государством и не нажить при этом врагов было невозможно. Будучи по природе человеком предусмотрительным, он предпринял кое-какие меры предосторожности. Старый и немощный, он оставался патриархом лишь формально и больше не принимал участия в каждодневной деятельности Церкви. Теперь бóльшую часть времени он проводил в детском приюте, который сам же и открыл неподалеку от церкви Зачатия Святой Анны[11]. Кое-кто утверждал, что создание приюта стало попыткой старика искупить свою вину. Ну и пусть думают, что хотят. Его это не волновало. Ему нравилось то, чем он занимался: более праведного дела и представить себе невозможно. Самая тяжелая работа доставалась более молодым сотрудникам, тогда как сам он осуществлял духовное руководство сотней с чем-то детишек, которых они разместили у себя, отвращая от жизненной стези с пристрастием к чифиру — наркотическому средству, получаемому из чайных листьев, — и направляя их на путь благочестия и набожности. Посвятив всю свою жизнь Богу, что не позволяло ему иметь собственных детей, он счел это своеобразной компенсацией.
Патриарх закрыл дверь в свой кабинет, запер ее и спустился по лестнице в главный зал приюта, где воспитанники принимали пищу и учились. В здании было четыре спальни: две для девочек и еще две для мальчиков. Имелась у них и молельня с распятием, иконами и свечами, в которой он преподавал вопросы веры. Ни один ребенок не мог оставаться в приюте, если не открывал свою душу Господу. Если они противились этому и упорствовали в своем невежестве, их изгоняли из приюта. Недостатка в беспризорниках не было. Согласно секретным данным государственных органов, к которым он имел доступ, по всей стране без крыши над головой и родительской опеки оставалось свыше восьмисот тысяч детей, стекавшихся главным образом в крупные города и живущих на вокзалах и грязных переулках. Одни сбежали из детских домов, другие — из трудовых лагерей и коммун. Многие приехали из сельской местности и сбивались в стаи в городах, словно дикие собаки, роясь на мусорных свалках и воруя. Красиков не страдал излишней сентиментальностью. Он понимал, что эти дети несли в себе потенциальную опасность и что доверять им нельзя. Вот почему он прибег к услугам бывших солдат Советской Армии, наняв их для поддержания порядка. Здание охранялось круглосуточно. Никто не мог ни войти, ни выйти без его разрешения. На входе всех обыскивали. Внутри здания патрулировали охранники, и еще двое стерегли главные ворота. Считалось, что эти люди следят за детьми. На самом же деле бывшие солдаты выполняли и еще одну, тайную роль: они являлись личными телохранителями Красикова.
Патриарх обвел зал взглядом, высматривая среди обращенных к нему благодарных лиц последнего новичка, мальчишку лет тринадцати-четырнадцати. Он отказался назвать свой возраст, да и вообще предпочитал отмалчиваться. Он сильно заикался, а еще у него было лицо взрослого мужчины, словно каждый прожитый им год состарил его втрое. Наступило время посвящения, и ему предстояло решить, искренен ли мальчик в своем стремлении служить Богу.
Красиков жестом приказал одному из охранников подвести к нему новичка. Мальчик шарахнулся в сторону, избегая прикосновения человеческой руки, словно напуганная дурным обращением собачонка. Его обнаружили неподалеку от приюта, в одном из парадных, где он, закутавшись в какие-то лохмотья, забился в угол, сжимая в кулаке глиняную фигурку мужчины, сидящего верхом на свинье. Статуэтка явно была домашней безделушкой, скорее всего, из какого-нибудь деревенского подворья. Когда-то она была выкрашена в яркие тона, но теперь краска поблекла и облупилась. Весьма примечательно, что статуэтка ничуть не пострадала за время скитаний и оставалась целехонькой, если не считать отколотого левого уха свиньи. Мальчишка, жилистый и сильный, не расставался с нею ни на миг. Скорее всего, она была для него чем-то вроде талисмана и напоминала о счастливых временах прошлого.
Красиков вежливо улыбнулся охраннику и отпустил его. Он приоткрыл дверь в молельню, приглашая мальчика войти туда. Но тот не торопился, так крепко сжимая в кулаке своего всадника на свинье, словно тот был отлит из чистого золота.
— Тебя никто не заставляет делать то, чего тебе не хочется. Однако же, если ты не готов впустить Бога в свою жизнь, то не можешь оставаться здесь.
Мальчик оглянулся на остальных детей. Те прервали свои занятия и с любопытством наблюдали, что будет дальше. Еще ни один из них не сказал «нет». Подросток робко перешагнул порог молельни. Когда он проходил мимо, Красиков сказал:
— Напомни мне, как тебя зовут.
Мальчик, запинаясь, ответил:
— Сер… гей.
Патриарх закрыл за ними дверь. В молельне все было готово. Тускло горели свечи, за окнами увядал полдень. Он опустился на колени перед распятием, подсказывая Сергею, что надо делать, и ожидая, что мальчик присоединится к нему: простая проверка того, как он относится к религии. Те, кому уже приходилось бывать в церкви, повторяли его движение; те же, у кого религиозный опыт отсутствовал, оставались у двери. Сергей не шелохнулся, замерев у входа.
— Многие дети проявили невежество, попав сюда. Это не преступление. Ты научишься всему. Надеюсь, в один прекрасный день Господь займет место той игрушки, которая, очевидно, так дорога тебе.
11
Разумеется, описанный автором приют в ту эпоху существовать не мог — все детские дома были государственными учреждениями, и представители Церкви туда даже не допускались. (