Сбегали в ярангу Нади и Моники, привели четырехлетнюю Наташку, вытерли сопли и предложили надеть рукавицы «дяде Прошке». Та взяла рукавицы и в одно движение, словно кувшин на палку, надела одну рукавицу, затем обогнула Прокопия и так же ловко — вторую. По яранге пошел одобрительный гул.
— Обождите! Не понял! — вдруг запротестовал хорошо выпивший Толик. — Никто не надел, а эта пацанка надела? Дайте мне попробовать.
Старуха ничуть не возмутилась, скорее наоборот — улыбнулась Толику, что-то ему сказала по-своему, сдернула с Прокопия рукавицы и передала Толику. Тот присел возле выглядывающей из-под покрывала руки и принялся надевать. Сначала небрежно, потом старательно и под конец даже как-то отчаянно. Наконец сообразив, что ничего не получается, он хохотнул, повертел головой и протянул рукавицы мне. Ладонь у Прокопия полусогнута, рукавица смотрит не на ту сторону, я даже не пойму, какой стороной ее держать. Все же определился, стал натягивать, что-то сразу зацепилось, и я не могу надеть ее даже наполовину. Возвращаю рукавицы шмыгающей носом Наташке, та снова буквально набросила их на руки Прокопия. Сначала правую рукавицу на левую руку, потом левую рукавицу на правую руку…
После принялись надевать рукавицы Коке. С ним справились буквально на третьей попытке, потому что третьей назвали Риту, а ее Кока любил больше всех.
Наконец старухи радостно закаркали по-вороньи, извещая, что собравшиеся в дальний путь пастухи одеты, и аккуратно сняли покрывала.
Оказывается, и Кока, и Прокопий уже лежат на больших белых шкурах. Не знаю — постелили их загодя, или старухи сделали это на наших глазах? Но то, что шкур там вчера еще не было — знаю точно.
Теперь осталось нацепить на ремни пастухам дырявые кружки, дырявые ложки, надколотые кресало с кремнем, надломленные ножи и точильные камни. Все дырявое и надломленное потому, что там, куда направятся Кока с Прокопием, все наоборот. Но мунгурки с куревом, точильным камнем, кресалом и кремнем расшитые таким ярким бисером, что их с радостью носил бы любой пастух и в нашем мире.
Еще на каждого пастуха надели свернутые в кольца мауты, здесь же положили надломленные палки, погонялки со свинцовыми наконечниками вместо калакалов, только без пяток, и с одеванием покончено.
На животы собранным в дальнюю дорогу пастухам водружаются деревянные блюда с мелко нарезанными оленьими языками. Каждый из нас по очереди подходит к этим блюдам, берет горсть кусочков, совершает круг у ставших похожими на большие белые куклы Прокопия и Коку. Толкает, их пинком или кулаком в бок и усаживается на свое место есть.
Снова появляются блюда с вареной олениной, водка, и веселье разгорается с новой силой. Скоро Толик с Икававом уже садят верхом на Прокопии и играют в подкидного. Это считается вершиной уважения к Прокопию. Я выпиваю для храбрости полчашки водки и усаживаюсь с шаманским бубном и коробкой домино на Коку. Ведь я его тоже очень уважаю, хотя то и дело спорим между собой.
В «дурака» верхом на «спящем» оленеводе и дурак сыграет, а вы попробуйте в «козла»! Сразу же ко мне в компанию пристают все наши бабушки, Рита и приехавшая с Крестиков довольно симпатичная чумработница Галя. Она донельзя похожа на жену Дорошенка, только моложе ее. Невольно ловлю себя на мысли, что нашего бригадира за все это время не вспомнили ни разу. Во всяком случае, я не слышал. Называли директора совхоза, главного зоотехника, инженера и даже кладовщика, а вот Дорошенка — ни разу. Уехал, словно его и не было. Мне за него почему-то очень обидно.
Задумался о Дорошенко, прозевал отдуплиться, и уже мы с бабушкой Хутык сидим посередине яранги, молотим себя кулаками по животам и распеваем:
«Нам не надо барабана, Мы на пузе поиграм…», а оленеводы хохочут и убеждают друг дружку, что таких шаманов никто никогда не видел…
Еще вчера Николай Второй вдвоем с Толиком сгоняли на «Буране» к Щербатому перевалу, сняли там перегораживающее распадок полотнище и привезли сюда. С рассветом часть мужчин отправилась собирать пряговых оленей, остальные начали сооружать кораль. То ли от усталости, то ли по другой причине они выполняли эту работу очень небрежно. Кое-как цепляли полотнища на лиственницы, составленные треногой шесты, просто высокие жерди. Достаточно какому-нибудь оленю зацепить рогами или боком полотнище, все сооружение окажется на снегу. К тому же собаки разгуливали по стойбищу и, по всему видно, никто не собирался их привязывать. Когда я спросил Риту, почему женщины не привязали собак, она удивленно вскинула брови:
— Так похороны же! Куда они денутся?