Работали все. Одни пилили сухостойные лиственницы, другие сооружали кострища. Старики принялись забивать оленей.
Теперь кололи с правой стороны, ударом в легкое, чтобы забитые олени не дергались и ни один из них не упал на рану. Здесь же готовили небольшое кострище под привезенный из стойбища котел.
Все три кострища зажгут одновременно. Пока догорят погребальные костры, на маленьким сварится оленина.
Настроение хорошее, водки хватает, но никто не жадничает. Глоток выпил и за работу. Скоро два огромных кострища из сухостойных лиственниц и кедрового стланика готовы. Дружно взгромоздили на одно из них нарты с Прокопием, потом так же сообща подняли нарты с Кокой. Здесь же на кострищах разложили упряжь, на ошейники впереди нарт, чтобы морды смотрели на восход солнца, пристроили оленьи головы. Рядом с нартами сложили кости от съеденных за это время и от зарезанных только что оленей. В живых не оставили ни тех, которые тащили нарты, ни тех, которые шли за ними с перевязанными мордами.
Затем бабушка Хутык и старушка с Крестиков поднялись на кострище. Вокруг локтей и вместо поясов на бабушках сплетенные из сухой осоки венки. Бабушка Хутык тем же ловким движением, каким только что разделывала оленей, вспорола на Прокопию кухлянку, перерезала на его руках и ногах сухожилия и проткнула ножом живот. Если не сделать этого, охваченное огнем тело начнет изгибаться в конвульсиях, и душа Прокопия может не попасть на небо, а останется на земле и будет путать людей. Коку к сжиганию подготавливают баба Мамма и приехавшая из Эвенска пожилая женщина.
Наконец все готово. С четырех углов подложили под кострища стружки и по команде бабушки Хутык подожгли. Кострище Коки загорелось сразу со всех углов, а Прокопия — только двух. Заменили одного кострового, другого. Наконец кликнули меня и Николая Второго. Стоило мне и старшему оленеводу чиркнуть спичками, как веточки вспыхнули, словно облитые бензином. Может, выручило то, что мы имеем немалый опыт разведения костров в тайге, а может, Прокопий и вправду выбрал нас для этой миссии.
Костер Коки то ли из-за того, что сложен более удачно, то ли по другой причине, горел жарче и дым от него поднимался, словно свеча. Прокопия — и разгорался хуже и горел не так жарко. Главное, дым от него, прежде чем подняться ввысь, изгибался крутой дугой, и это вызывало беспокойство у женщин. А потом Прокопий стал выгибаться на нартах, словно ему стало очень жарко, и он хотел сползти вниз.
Наконец и этот костер собрался с силами и заполыхал так жарко, что люди были вынуждены отступить к самой лощине.
Меня предупредили, лишь только огонь совсем спрячет нарты и лежащего на них Прокопия, можно будет увидеть, как его душа поднимается в небо. Я смотрел очень внимательно, но ничего не заметил. А многие, в том числе бабушка Хутык, видели поднимающуюся в небо душу Прокопия, и даже сумели определить, кто в нашем стойбище умрет после пастухов и Гали…
Пылали костры, костровые длинными жердями переворачивали обуглившиеся тела Прокопия и Коки, чтобы они сгорели лучше. Рита говорила, что особенно плохо горят больные места. Бывают случаи, человек уже весь сгорит, а больная рука даже не почернеет.
Кажется, картина самая дикая, но лица у всех спокойные, одухотворенные. Ни так привычных на наших похоронах слез, ни истерик. Человек прошел свой путь на земле, теперь пройдет его на небе. У одного он длиннее, у другого — короче. Как получится, так и получится, и трагедии из этого делать не стоит. Жаль, конечно, и Коку и Прокопия, но, наверное, им сейчас там лучше, чем было на земле. А может, так оно и есть на самом деле?…
НОТЫЧГЫНА НАДО УБИТЬ!
Завтра я уезжаю домой. Утром Николай Второй отвезет меня на Крестики, оттуда трактором доберусь до Новых озер, а там рукой подать до поселка. Так что круг замкнулся. Откуда прилетел, туда и вернусь,
Выезжаем затемно, поэтому попрощаться лучше всего сегодня. Я уже собрался в дорогу, теперь обхожу стойбище. Только что возвратился от наледи. В том месте, где стояла расстреленная Прокопием палатка, остался только припорошенный снегом квадратик уложенных подушкой лиственничных веточек. Я тщательно обследовал все вокруг и нашел вырезанную из оленьего рога выбивалку. Это работа Коки. У него настоящий талант. И палка, с которой ходил на окарауливание стада, и погонялка, и деревянные ножны — все в искусных узорах.
Прячу выбивалку за отворот куртки и долго стою у лиственничной постели. На ней осталась кровь Коки, Гали и Павлика. Только случайно не оказалось моей. Неверное, все это надо бы сжечь, но не поднимается рука. Достаю нож и на ближней лиственнице делаю затесь, на которой угольком из кострища пишу: «Кока. Галя. Прокопий — 28 сентября 1988 год»