— Пусть Кранц останется! — решительным тоном об’явил Броцкий.
Кранц был всеобщим козлом отпущения. Самые неприглядные вещи выпадали всегда на его долю.
— Я тоже хочу переехать, — жалобно сказал Кранц. — Зачем я тут буду сидеть один и ожидать этого чорта?
— Ну, так идите его искать, — насмешливо возразил Ратинович.
Но трудность положения окрылила сообразительность Кранца.
— Постойте, господа, — радостно сказал он, — зачем же оставаться людям? Оставим ему просто одну лодку!
— А в другой как переедем все вместе? — возразил Рыбковский не без лукавства. — Смотрите, зыбь поднимается!
Кранц с сомнением взглянул на реку. Он боялся волны.
— Как-нибудь переедем! — сказал он, утешая себя.
Броцкий уже складывал посуду в корзину, как вдруг высокая фигура Ястребова неожиданно вынырнула из кустов.
— А чтоб вас! — накинулся на него Броцкий. — Отчего вы не отзывались? Мы кричали, чуть не охрипли.
— Охота вам кричать, — возразил Ястребов.
— Как — охота? — горячился Броцкий. — Видите, домой надо ехать!
— Так ведь я пришел, — сказал Ястребов.
— Слышите? — настаивал Броцкий. — А мы откуда знали, что вы придете?
— Я сам знал! — сказал Ястребов с важным видом. — Довольно и этого…
Все засмеялись. Ястребов спокойно посмотрел кругом, потом неторопливо сошел к берегу, столкнул на воду лодку и, вскочив через борт, стал отгребать от берега.
— Куда вы, куда?.. — кричал Кранц.
Но Ястребов уже выплыл на средину и не обращал внимания на крики.
Через пять минут другая лодка тоже двинулась. Рыбковский держал корму. Ратинович и Броцкий изображали мельницу из своих весел еще усерднее прежнего, и глаза Ратиновича были совсем ослеплены от едкого пота, стекавшего под очки. Марья Николаевна уселась на ковре, сложенном вчетверо, опираясь спиной на корзину. Кранц сидел на корточках в самой средине лодки. Сесть на дно было невозможно, так как доски были мокры. Утлая лодка при каждой набегавшей волне поднималась вверх и потом грузно опускалась вниз кормовою частью, как будто желая зачерпнуть воды через заднюю втулку. При каждом таком прыжке Кранц вскрикивал и хватался руками за борта. Вдобавок гребцы немилосердно плескали веслами, и ветер относил брызги как раз на пункт, который досталось занимать Кранцу. Светло-зеленое пальто приобрело темно-бутылочный цвет от промочившей его влаги. Марья Николаевна только смеялась. Она не боялась непогоды, а может быть, также верила в кормчего, при пробеге волны каждый раз искусно отворачивавшего корму и потом немедленно придававшего ей прежнее направление.
— Пройдемте к Шиховым, посмотрим, что у них делается, — сказала Марья Николаевна, когда пятиверстная ширина реки осталась, наконец, сзади, и маленькое общество стояло на берегу.
— Я только сбегаю, переоденусь, — сказал Кранц. — Я весь промок!
— В добрый час! — лукаво сказала девушка. — Нет худа без добра.
Молодые люди, болтая и смеясь, поднялись по косогору. Нижнепропадинск лежал перед ними во всей неприглядности своего убогого вида. Он отделялся от речного берега длинной и узкой «курьей», которая посредине была наполнена стоячей водой, а по краям мелела, загибаясь и охватывая город как будто руками двумя топкими и вонючими болотами. Для перехода через курью были устроены узкие и дрожащие мостки без перил, которые не отличались безопасностью, особенно ночью.
Кучка жалких избушек с плоскими земляными крышами, вместо кровель, вытянулась за курьей, в одном углу смыкаясь и образуя зачаток улицы, а в другом снова прихотливо рассыпаясь во все стороны как стадо испуганных оленей. Большая часть избушек была заколочена, так как жители раз’ехались на лето по заимкам. Было несколько домов побольше, но все они зияли пустыми оконными отверстиями и выбитыми дверьми. Это были жилища торговцев, которые, за упадком торговли, все давно выселились из Нижнепропадинска, оставив свои постройки на произвол судьбы.
Две деревянные церкви возвышались на пригорке, совершенно подавляя своей величиной окружавшие избушки. В городе было три священника и соответственное количество дьячков и причетников, и в настоящую минуту, за отсутствием других обывателей, духовенство составляло главный элемент наличного населения.
Шиховы жили в большой избе в две связи, которая первоначально назначалась для школы, но много лет стояла пустая, пока ее не заняли приезжие. Им стоило большого труда отопить это огромное помещение, но они поневоле должны были занимать его. У них было четверо детей, и жизнь в тесной квартире во время суровой зимы, когда ребятишки почти не выглядывают на улицу, для них являлась немыслимой.