Двое других сидели рядом, прижавшись друг к другу и опираясь об эту широкую спину. Они насиживали тоню, и у них не было времени развести огонь, ибо промежутки между тонями составляли не более десяти минут.
— Бр!.. холодно! — сказал человек с широкой спиной, выдергивая руки из-под колен и начиная тереть их одна о другую.
— Ну, холодно! — недовольно повторил один из его товарищей.
Он тоже озяб, но отдых ему был дороже тепла, и он предпочитал сидеть, совсем не шевелясь. Голос его звучал глухо, так как выходил из-под мехового треуха, низко натянутого на лицо. Повидимому, он дремал, и оклик товарища разбудил его.
— Мои пальцы совсем закостенели! — пожаловался первый, продолжая растирать руки.
— Мои тоже! — ответил человек в треухе.
— А в Неаполе теперь теплее! — вдруг сказала спина.
— В каком Неаполе? — с удивлением спросил треух.
— В Неаполе… в Италии! — кратко пояснила спина.
— Не знаю! — проворчал треух сомнительным тоном. — Я не знаю!
— Как это — не знаешь? — убедительно доказывала спина. — Теперь начало сентября. В Неаполе теперь как раз лимоны зреют. «Dahin, dahin, wo die Zitronen blühen!»[8] — продекламировал он нараспев…
Он перестал растирать руки и начал хлопать в ладоши, как будто подавая сигналы кому-то, скрывавшемуся во тьме.
— Не знаю цитронов! — сурово отпарировал собеседник. — И Неаполя никакого нет!..
— Как — нет? — настаивала спина почти с ужасом. — Неаполь в Италии, в Европе…
— Нету, нету! — непоколебимо отвергал треух. — Ничего!.. Италии нет, и Европы нет. Все враки!.. Есть только река, и в ней рыба.
Третий из сидевших, не говоривший до сих пор ни слова, вдруг поднялся на ноги.
— Пойдем, пора! — коротко сказал он и стал подтягивать вверх наколенники из тюленьей кожи, защищавшие его ноги от воды.
Двое других тотчас же поднялись. Человек с широкой спиной, желая размяться, проделал даже несколько неуклюжих курбетов, каждый раз звонко щелкая мокрыми пятками бродней о полузамерзшую тину.
На самом берегу, у воды, было светлее. Мелкие лужицы, набравшиеся в песчаных вымоинах, замерзли и отсвечивали серебристым блеском. У мелкого края матерой воды набился белый приплесок, который действием прибоя постепенно оттеснялся на сухой песок и лежал там в виде узкого вала неравной вышины, окаймлявшего воду. У берега было так мелко, что некоторые пластинки приплеска, оседая, достигали дна и, присоединяя к себе несколько других пластинок поменьше, образовывали крошечные ледяные островки, блиставшие, как звездочки, среди темной и спокойной воды.
Лодка, упертая днищем в вязкий песок, чернела в десяти или пятнадцати шагах от берега. Подтащить ее ближе не было возможности. Они дошли к ней, шлепая по воде своими разбухшими броднями из плохо выделанной коровьей кожи. Человек в треухе порылся в корме и достал оттуда «кляч» — огромный свиток толстой волосяной веревки. Он был бережничим, и на обязанности его лежало, идя по берегу, волочить на этой веревке бережное крыло, ползущее по мели. Кляч весь обмерз и закостенел, и все кольца его топорщились в разные стороны. Бережничий снял несколько колец себе на руку, а остальное бросил в воду, чтобы оттаяло. Двое других открыли невод, заботливо укутанный шкурами, и теперь оттаскивали лодку дальше на реку.
— Выгребайте, Барский! — сказал бережничий, выходя на берег с концом кляча в руках.
Он сделал два шага по направлению тони, но поскользнулся и чуть не упал.
— Идите по воде, Гуревич! — в свою очередь посоветовал человек с широкой спиной, только что названный Барским. — Там дно мягкое!
Бережничий только оглянулся в его сторону. Обувь его протекала, и брести все время в ледяной воде было для него тяжелым испытанием. Ему пришла на минуту в голову мысль выйти на сухой берег, за пределы скользкого приплеска, но он победил искушение и вошел в воду. Тоня была отлогая, и для успеха промысла невод нужно было отпустить как можно дальше на реку.
Речные выгребли. Через четыре или пять взмахов лодка исчезла из глаз, потонув в густом мраке, и бережничий мог определить ее местонахождение только по плеску весел, долетавшему с реки. Он сделал еще два шага и остановился, чувствуя, как постепенно одно волосяное кольцо за другим выходит из воды и вытягивается на реку. Наконец кляч натянулся и задрожал в его руке.
— Выметывай! — крикнул он в пространство, к невидимым товарищам, и, перекинув конец веревки через левое плечо, медленно побрел вперед, стараясь не опережать невод, чтобы дать ему время развернуться.