— Брось! — кричит Бинский. — Пойдем.
Мы опять выходим на двор.
— Пойдем? — повторяет Бинский.
— Пойдем, — откликаюсь я.
Мы стоим друг против друга и перекликаемся, как два перепела.
— Куда пойдем? — наконец спрашиваю я.
— Пойдем на колокольню, звонить в набат, — предлагает Бинский.
— Нет, это старо. В прошлом году Шиллер звонил в набат. И даже ни одна собака не вышла на звон.
— Идем к магазинам сменять часовых, — решительно предлагает Бинский.
— Зачем? — спрашиваю я с минутным удивлением.
— А зачем их ставят? — кричит Бинский. — В такую ночь… Кто украдет?
Действительно, на Колыме никто не украдет. Разве смотритель только. Но он крадет днем, а не ночью, и расписывает по книгам.
— В такую ночь, — повторяет Бинский значительно, — все пьют, пируют, а они мерзнут. Пошлем их домой. Мы станем на часах, мы, го-су-дар-ствен-ные пре-сту-пни-ки…
— Идем!
Он заражает меня своим мрачным энтузиазмом.
— Идем, ура!
— Allons, enfants de la patrie…
Бинский надувает щеки и выдувает марш.
Мы стараемся итти в ногу, хотя это и трудно.
Магазины в трех шагах за первым углом. Там сложена казачья мука и казенная соль. И два поста, спереди и сзади. Вот старая школа и городские весы. Ну-ка, кого они поставили мерзнуть в эту пьяную ночь?..
Перед дверью стоит мальчик-с-пальчик, в большом тулупе, с большущей берданкой в руках. Это Лучка Гусенок, самый маленький казак на всей Колыме и самый безответный. Ему двадцать пять лет, но бороды у него нет. Его красный носик наивно выглядывает из-под мехового капора.
— Лучка, ступай домой, — говорит басом Бинский.
Лучка склоняет головку набок и отвечает тоненьким, сюсюкающим голоском:
— А вы бы сами шйи, Айександр Яковйевич!..
Бинский радостно смеется и с высоты своих двенадцати вершков протягивает руку над головою Лучки, снимает с него капор и ласково гладит его до темени, потом опускает капор.
— А где другой? — говорю я озабоченно.
Мы обходим амбары и подходим к другому часовому. Мы знаем наперед, что это старик Луковцев. Он нанимается стоять за других в очередь и не в очередь. Можно сказать, что это бессменный часовой всей колымской законности.
Вот он стоит на своем месте, в оленьем балахоне, с ружьем в руках.
— Здравствуй, старик! — приветствует его Бинский.
Но это другое лицо. Бинский делает шаг вперед и сердито плюет в сторону:
— Тьфу, баба!
Это не старик, а старуха, старая Луковчиха. Бессменный часовой зашел погреться домой, а вместо него под ружье встала его верная супруга. Ибо казенный пост не должен оставаться пустым ни одной минуты.
— Тьфу, тьфу, тьфу! — плюет Бинский. — Баба, баба, баба!..
— Идем назад.
Мы повернули обратно. Бинский почему-то пылает гневом. Он останавливается посреди дороги и произносит грозные речи, авансом нарушает все статьи новейшего закона, 126-ю и 128-ю и 1-й, 2-й и 3-й пункты 129-й статьи.
— Где исправник? — спрашивает он в заключение. — Подать сюда исправника!
Никто не откликается.
— Пойдем, поищем, — предлагаю я скромно.
Здание полиции и вместе с тем квартира исправника находится по ту сторону улицы, как раз против нашей избы. Там тоже, должно быть, идет пир горой. Из труб поднимается дым. И сквозь снежные льдины окон мерцает огонь и перебегают смутные человеческие тени.
— Идем туда!..
Ворота открыты настежь, во дворе люди. На ступеньке крыльца скорчился Сергушка, исправничий драбант, он что-то жует и вертит жестяную форму, — должно быть, делает мороженое. Кухарка Палага перетряхает в решете мерзлые ягоды со снегом.
И дверь открыта. Оттуда тянется струею тонкий пар. Должно быть, внутри слишком жарко.
Мы входим в сени, потом в горницу.
Бинский щурится от света, но вопрошает попрежнему грозно:
— Где исправник?
— Здравствуйте, — отвечают нам хором двадцать голосов. — Пожалуйте, гости дорогие.
Все встают с мест и обступают нас.
— Мы послать хотели за вами, — повторяют они наперерыв.
Бинский обводит их глазами, и лицо его смягчается. На кого тут сердиться? Все это наши соседи, близкие знакомые.
Вот почтеннейший исправник Шпарзин, Владимир Петрович. В трезвом виде мухи не обидит. А в пьяном виде чистейший сахар и даже часто плачет от избытка чувств. Он подскочил к Бинскому и трясет за руку, и нос его лоснится от умиления.
Он, правда, злостный взяточник и проигрывает в карты купцам не только казенные деньги, но также и соль и муку. А когда проиграется вдрызг, посылает казаков отобрать у счастливых партнеров казенные продукты.