— Мне не холодно! — возразил Ястребов басом.
Василий Андреич отличался гостеприимством, и, кажется, ничто не доставляло ему такого удовольствия, как посещение его жилища приятелями. Он даже завел у себя приемы по воскресеньям, два раза в месяц, и к нему сходилось все небольшое общество, случайно собранное в Колымске. Накануне такого дня он весь с головой уходил в приготовления, деятельно мыл и скреб столы и горшки и приготовлял в камине разные экстренные, иногда совсем неожиданные блюда. Общее мнение считало эти приемы очень приятными благодаря радушию хозяина, и гости, наевшись и напившись вволю, приходили в хорошее настроение духа, занимались легким разговором и даже пели.
Но в обычные будничные дня, по общему молчаливому соглашению, к Веревцову заходили только за делом. Он был вечно занят, и жаль было отнимать у него время. Но и при каждом случайном посещении он немедленно поднимал гостеприимную суету, принимался топить камин и стряпать, вдобавок серьезно обижаясь, если гость брался за топор, чтобы наколоть дров. Гостю приходилось сидеть на месте и с вытаращенными глазами ожидать «приема».
— Заходите! — продолжал Василий, Андреич. — Пообедаем!..
— Каша, небось!.. — буркнул Ястребов. — Слуга покорный!.. Хотите, куропаток изжарим? — насмешливо прибавил он. — Жирные!..
И он положил руку на связку белых птиц, привязанных к его поясу.
Василий Андреич смущенно заморгал глазами. Ему было трудно сказать «нет» кому бы то ни было, тем более товарищу.
— Или хотите, — безжалостно продолжал Ястребов, — я их оставлю вам для пирога воскресного?…
Для Ястребова не было ничего святого. Когда у Марьи Николаевны Головинской, составлявшей украшение пропадинского общества, родился первый сын, Ястребов, заменявший акушера, заявил, что ребенок очень похож на обезьяну. Положим, Витька уже третий год мстил за оскорбление, вырывая при каждой встрече своими цепкими ручонками целые горсти волос из мохнатой бороды старого охотника, но репутация злого языка так прочно установилась за Ястребовым, что даже Ратинович, эсдек, человек, для которого тоже не было ничего святого и который вообще рекомендовал старшинам пропадинской колонии проситься в богадельню, побаивался этого угрюмого старика и оставлял его в покое. Связаться с Ястребовым было тем более небезопасно, что он был охотник переводить шутки в дело и только с месяц тому назад наглухо заледенил единственный выход из квартиры доктора колонии Кранца, то есть притащил ночью ушат воды и забросал дверь толстым слоем мокрого снега, который тотчас же отвердел, как мрамор. Кранц принужден был просидеть в плену почти до обеда, пока соседи не заметили его беду в не разрушили укрепление.
— А это что? — продолжал Ястребов. — Опять дудка?
Он подхватил колодку и одним широким взмахом забросил ее высоко на крышу.
— Которая это? — спросил он более дружелюбным тоном.
— Пятая! — сказал Веревцов с невольным вздохом. — Нужно еще десять!..
Долбить колоды было так трудно, что он опасался, что не успеет приготовить достаточного количества к наступлению лета. Вдобавок лес для колод попался ему дурной; он собрал его в половодье на речке, протекавшей мимо его владений, но в верховьях ее росли деревья с витыми стволами, твердыми, как железо, и склонными от высыхания раскалываться по спирали.
— Слушайте! — сказал вдруг Ястребов. — Вон в той лощинке, — и он указал рукой на неровный спуск дороги от юрты к речке, — лежат колоды.
— Какие колоды? — с удивлением спросил Веревцов. — Я вечером ходил за льдом, там ничего не было!..
— А теперь есть, — спокойно возразил Ястребов. — Я думаю, они вам пригодятся.
— Кто же их принес? — недоумевал Веревцов.
— Я почем знаю! — проворчал Ястребов. — Вы их посмотрите, они долбленые.
Лицо Веревцова внезапно вспыхнуло от смущения. Даже белый лоб и маленькие уши покраснели. Он наконец догадался, кто принес загадочные колоды.
— Спа-па-сибо! — сказал он, заикаясь от волнения. — Но я мо-могу принять вашу по-помощь только с дележом… из по-половины!..
Несмотря на почтенный возраст и экстраординарный curriculum vitae[18], Веревцов сохранил способность смущаться, как молодая девушка. Вдобавок долголетнее молчание так отразилось на его привычках, что в экстренных случаях он нередко совсем лишался способности говорить.
— Хорошо! — спокойно согласился Ястребов. — Мы с вами поделимся, как мужик с медведем: вам корешки, мне вершки.
Оба они были изобретателями и пытались изменить условия жизни в полярной пустыне и приспособить их к своим желаниям, но затеи Ястребова носили фантастический характер. Он захотел, например, построить судно, не имея ни малейшего понятия о судостроении, и водился над ним целый год с нечеловеческим упорством. В конце концов вышла круглая барка, по форме похожая на поповку, которая при первой же поездке безнадежно села на мель в одном из протоков Колымы. Он изобрел усовершенствованную уду, на которую не хотела клевать рыба, пробовал варить мыло из сала и древесной золы, дубил кожи тальничной корой, изменил собачью упряжь, к великому ущербу для упряжных животных.