— Конечно, садитесь! — поспешно воскликнул Веревцов. — Садитесь, пожалуйста! — И он пододвинул ему гладкий обрубок дерева, игравший роль табурета. — Извините, я не заметил, что вы устали…
— Они меня со свету сживут! — с дрожью в голосе вдруг об’явил Алексеев. — Мочи моей нет!
Глаза его опять остановились и сверкнули.
— Полноте, — возразил Веревцов очень просто и спокойно. — Вот лучше я вам чаю налью…
— Темно!.. Солнца нет!.. — продолжал Алексеев с отчаянием в голосе. — Когда будет весна?.. Я не могу жить без солнца!
— Через две недели появится солнце, — терпеливо утешал его Веревцов. — Потерпите немного.
— А они зачем по ночам ходят? — настаивал Алексеев. — Разве я не знаю?… Любо им, что теперь солнца нет!.. Поговори-ка с ними днем, — продолжал он сердито. — Сладкие такие, медовые! Только свечу погашу, они уж опять тут… Что я им сделал? — прибавил он почти со стоном.
Алексеев страдал манией преследования, которая состояла в том, что люди, которых он видел днем, представлялись ему по ночам в виде призраков агрессивного характера. Это было нечто вроде снов наяву. Жизнь была так усыпительно-однообразна, что притупленное воображение не в силах было создать никаких фантастических картин и только отражало окружающую действительность в уродливо искаженном виде, как кривое зеркало. Ему представлялось обыкновенно, что товарищи, с которыми он днем разговаривал или работал вместе, подкрадываются к нему в темноте сзади и внезапно начинают его душить или кусать.
Болезнь началась кошмарами и тяжелыми снами и развивалась довольно постепенно, но теперь Алексеев почти совсем утратил различие между призраками и действительностью и доставлял много огорчения и забот другим членам колонии. Хуже всего было то, что он постоянно жил один и упрямо отвергал всякие предложения сожительства, подозревая за ними коварные покушения на его свободу. Только к Веревцову с самого его приезда он относился доверчивее, чем к другим, и иногда в самом остром пароксизме раздражительности внезапно приносил ему целый ворох жалоб, как будто инстинктивно стремясь добыть себе хоть немного спокойствия под сенью этой широкой и непоколебимой доброты.
Василий Андреич держал себя с ним очень просто, нередко даже сердился и принимался стыдить его за подозрительность, но даже выговоры из его уст действовали успокаивающе на больного.
— Когда придет солнце? — болезненно повторял Алексеев. — Темно, холодно!.. Василий Андреич, я затоплю камин! — прибавил он более спокойным тоном.
— Я сам затоплю! — суетливо возразил Веревцов, принимаясь разгребать загнету.
— Нет, я! Сидите, сидите!.. — настойчиво повторил Алексеев.
Не обращая внимания на протесты хозяина, он проворно открыл камин, поставил в него охапку поленьев и раздул горящие угли. Он был ловок на всякую ручную работу, и домашние хлопоты отнимали у него только минимум необходимого времени.
— Как хорошо! — сказал он, когда дрова разгорелись ясным пламенем. — У вас и дрова добрые, — прибавил он, с благодарностью взглянув на Василия Андреича. — А мои — злые, тонкие такие, длинные!.. Трещат, брызжутся углями прямо в лицо. А я у вас останусь! — прибавил он, помешивая палкой в камине. — Можно?
— Милости просим! — сказал Веревцов, радостно оживляясь.
Собственно говоря, он так привык к одиночеству, что всякое сожительство тяготило его, но теперь ему казалось, что Алексеев для него самый подходящий товарищ.
— Я сейчас от Горского, — начал рассказывать Алексеев, подвигая свой чурбан поближе к пламени. — Знаете, он меня ночью задушить хотел, — пояснил он мимоходом. — Уж я же ему и напел. «Днем, — говорю, — ты товарищ, а ночью ты вампир… Тебя, — говорю, — на костре бы сжечь следовало…»
— Какой вампир, какой костер? — с неудовольствием сказал Василий Андреич. — Ерунда это все… Вот скажите, пожалуйста, вы запираете двери на ночь?..
— Конечно, запираю! — с живостью подтвердил Алексеев. — Засовы изнутри сделал железные…
— Ну, как же живой человек может пройти сквозь запертые двери?
— А рентгеновские лучи проходят, — возразил Алексеев, дико и лукаво усмехаясь. — Ну, и эти так же!.. Как же мы с вами будем жить? — спросил Алексеев через минуту.
— Вот я вам тут кровать поставлю! А верстак вытащим вон, — сказал Веревцов, указывая на переднее место.
— А это окно можно открыть? — спросил Алексеев, указывая на один из травяных матов, покрытый белой ледяной инкрустацией. — Здесь слишком темно. Я люблю свет!
— Не знаю… — с сомнением сказал Веревцов. — Холодно будет.