Игра была безденежная, но, чтобы уязвить Черномора, требовалось так или иначе перевести проигрыш на деньги.
Хозяйка усадила Веревцова на лучшее место, у самовара, и тщательно старалась заставить его что-нибудь с’есть. Но Василий Андреич был непоколебим.
— Я пообедал дома, — повторил он на все соблазны. — Дайте лучше Полозову.
Огромный Мишанька на скудной пропадинской пище вечно чувствовал себя впроголодь, но он скрывал свою прожорливость, как порок, и никогда не позволял себе переходить общую норму.
Он посмотрел на Веревцова с упреком и, отрицательно мотнув головою, отошел к камину и принялся греть руки у огня.
— Отчего так поздно? — спросил Калнышевский.
Посещения Веревцова ценились, и если его долго не было в урочное воскресенье, всей компании как будто нехватало чего-то…
— У меня Алексеев, — кратко об’яснил Василий Андреич, — в юрте остался, не хочет в гости итти.
Наступило непродолжительное молчание.
— Он мне сегодня чуть голову не разбил, — сообщил хозяин так спокойно, как будто ценил свою голову не дороже яичной скорлупы. — Миской швырнул… Хорошо, что я отскочил, — прибавил он, принимаясь опять за подпилок. — Миска-то медная, край такой острый, на косяк налетела, дерево как ножом разрезала.
— Я его покормить хотела, — пояснила хозяйка, — а он всеё миску, да и с супом, Николаю Ивановичу в голову бросил… Так ничего и не поел! — закончила она со вздохом.
Повидимому, она больше всего жалела о том, что Алексеев остался без супу.
— Все от безделья! — заявил Банерман сентенциозно. — Живет один, занятий нету… Вот и отыскивает себе что-нибудь, чтобы внимание занять.
— Пускай он у меня поживет, — кротко сказал Веревцов. — Может, научится и в обществе жить.
— Бедняжка! — воскликнула хозяйка. — Пускай хоть отдохнет. Совсем измаялся.
— Только знаете, — продолжал Веревцов, застенчиво улыбаясь, — он просит, чтобы гости не ходили. В воскресенье, значит, у меня нельзя…
— Это жаль! — сказал Банерман. — Мы привыкли уже у вас.
— Ну, что ж делать! — задумчиво возразил Калнышевский. — Нельзя, так нельзя.
— Мне дьяконица говорила, — сказала вдруг хозяйка: — «Найдите шамана, пусть отколдует его, — напущено на него по злобе!» Пустое это! — поспешно прибавила она, видя неудовольствие на лице мужа.
— При чем тут дьяконица? — неохотно проворчал Николай Иванович.
— Он ведь у них сегодня ночевал, — об’яснила хозяйка. — Ночью стук поднял. «У меня, — говорит, — дома нехорошо…»
— Женить бы его следовало! — заметил Банерман. — Все бы как рукой сняло.
— Ну, я пойду, — сказал Веревцов, поднимаясь.
— Так скоро? — упрекнула его хозяйка.
— К Головинским зайти надо, — сказал Веревцов. — Младенца посмотреть.
Двухлетний Витька, истинный хозяин второго семейного дома, был в настоящее время единственным отпрыском молодого поколения колонии. Он был известен в просторечии под именем «младенца», или распространеннее — «государственного младенца».
На дворе давно было темно. Небо затянулось тучами. Внезапно метель разыгрывалась все сильнее. Струйки снежной пыли уже неслись вдоль улицы, затемняя воздух и мешая находить тропу, протоптанную пешеходами. С реки, которая расстилалась вдоль всего города, как широкая ледяная пустыня, уже доносился пронзительный свист вихря.
Дорога к Головинским шла по единственной улице города, дотом спускалась по крутому и скользкому откосу, обратно через утлый мост, перекинутый над рекой Сосновкой. Веревцов шел среди улицы, то-и-дело спотыкаясь на горках снежной пыли, наметенных поперек дороги, как неожиданные ступеньки. Ветер дул ему в лицо, и он невольно отворачивался и двигался вперед боком, осторожно переставляя ноги. На спуске стало еще хуже. Ветер намел сугробы во всех ложбинах и извилинах покатой тропы, особенно с левой, подгорной стороны. Сделав неосторожный шаг, Веревцов провалился до колен и набрал полные валенки снега.
Кое-как выбравшись на более твердое место, он полуинстинктивно стал забирать вправо, где на выпуклом ребре откоса снег проносило мимо. Благополучно спустившись на несколько десятков саженей, он опять попытался свергнуть влево к мосту и снова попал в сугроб. Поневоле пришлось держаться правой стороны, где все время нащупывалась твердая дорога. Было совершенно темно. Ветер продолжал дуть Веревцову в лицо, и он был поэтому уверен, что идет, куда нужно.
Но дорога вдруг перестала спускаться и неожиданно свернула влево. Ветер стал дуть Веревцову с правой стороны. Сбитый с толку, Василий Андреич попробовал по инерции отклониться вправо и попал в сугроб, еще более глубокий, чем прежние. Приходилось не мудрствовать и слепо покоряться колее, благо она еще прощупывалась под ногами. Саженей тридцать прошли без приключений, потом дорога еще раз свернула влево и стала круто подниматься в гору. Сделав несколько шагов, Василий Андреич почувствовал, что это был тот же выпуклый откос, по которому он только что спустился вниз, и внезапно сообразил в чем дело. Он сбился на одну из встречных дорожек и поднимался назад в город. Ветер дул ему теперь в спину, и он двигался довольно бодро и решал в уме, попытаться ли снова отыскать мост, или лучше вернуться к Горским и переждать метель.