Веревцов с изумлением смотрел вокруг себя — он не узнавал своего жилища. Его новый товарищ успел за несколько часов переделать невероятное множество дел. Пол был чисто выскоблен и вымыт. Все окна освобождены из-под травяной покрышки, и иней с оконных льдин соскоблен. Даже кровать Веревцова была тщательно выскоблена и вытерта тряпкой.
Вместо верстака стояло другое ложе, сбитое из деревянных плах, но живописно задрапированное одеялом. Стол был застлан скатертью, и на нем горели две стеариновые свечи. Даже камин был выбелен мелом. В глубине его перед огромной загнетой горячих углей стоял готовый чайник с чаем и три горшка с различными снедями.
— Каково? — спросил Алексеев о наивным торжеством. — Видите, какой я проворный!.. Уже домой сбегал и вещи привез, да и салазки вместе, пускай тут стоят.
Он проворно разгреб загнету и затопил камин.
— И фонарь я тоже склеил, — продолжал он, — из рыбьей кожи. Думаю, нужно маяк устроить, а то Василий Андреич дорогу не найдет… А дров у меня много, — прибавил он, помешивая в камине, — мы их привезем на салазках. Во всю зиму не истопишь… Теперь садитесь, угощайтесь!..
Он стащил с Веревцова куртку и усадил его на место с такой осторожностью, как будто Василий Андреич был расслабленный.
— Видите, я ужин сварил! — указал он на горшки. — Суп с грибами, каша. На обоих хватит… Я тоже не буду есть мясо, как вы. Я хочу жить, как вы живете.
Василий Андреич слушал с удивлением, не совсем доверяя превращению своего гостя, но Алексеев тотчас же угадал его мысли.
— Мы с вами все так жить будем, — сказал он, — вы не думайте. Лишь бы они не ходили… Будем жить, как в браке. Я буду муж, а вы будете жена, или, если хотите, вы будете муж, а я буду жена. Или будем два мужа, или две жены, как вам угодно.
Настроение его было несколько шумно, но он весь сиял от радости.
— Лишь бы они не ходили сюда! — говорил он. — Вот увидите, что мы наделаем. Лишь бы в покое нас оставили!..
Он был так возбужден своими новыми надеждами, что после того, как свечи были погашены, и они улеглись спать, еще неоднократно окликал Веревцова.
— Видите, видите! — повторял он. — Их нет. Вы запретили им ходить… Пускай же они не ходят! Увидите, как мы будем жить!..
Утомленный Веревцов не слушал и заснул; но и во сне ему мерещилась оригинальная фигура, полузанесенная снегом и похожая на лешего, стоявшая на крыше с фонарем на длинной палке и бормотавшая, как заклинание:
— Пускай они не ходят! Не надо их! Пускай они не ходят!
Снег в этом году сошел довольно рано, но река все не могла вскрыться. Днем солнце пригревало, мерзлая земля оттаивала и раскисала на припеке, но к полуночи опять становилась твердою, как камень. Трехаршинный лед так крепко примерз закраинами к тинистому берегу, что даже неустанная сила бегущей воды все еще не могла оторвать его долой и унести с собою. Веревцов и Алексеев возились с утра до вечера, обстраивая будущие огороды. Длинные рамы парника уже стояли с южной стороны юрты, поблескивая на солнце новыми стеклами. Многие стекла разбились, но Алексеев искусно склеил их замазкой собственного изобретения — из творога, смешанного с песком и рыбьим жиром. За парником тянулись гряды, окруженные забором; некоторые были даже вскопаны, несмотря на ночные заморозки. Семена были высажены в горшки в деревянные латки. К полудню их выносили на двор и расставляли на крыше длинными рядами, а к вечеру убирали в юрту.
Теперь юрта имела более веселый вид. Сталактиты давно оттаяли, и несколько времени тому назад Алексеев дошел до такой предприимчивости, что заново оклеил все стены газетной бумагой, к великому ущербу куля с мукой, стоявшего за печкой, из которого он брал муку для клейстера. С самого своего переселения к Веревцову он тоже стал вегетарианцем, и перемена пищи, повидимому, благотворно повлияла на его здоровье. Кошмары почти совершенно исчезли, особенно с наступлением весны, и в настоящее время он равнодушно относился к тому, ходят или не ходят гости в юрту. Заинтересоваться опять общением с другими он не мог, ибо его общественные интересы были убиты зимними невзгодами.
Однако он ревностно участвовал в приготовлениях к праздникам и особенно тщательно очищал косяки и полы, желая, чтобы старое жилище выглядело попривлекательнее. Не в последние недели ему пришлось забыть о чистоте. Горшки и фляги с рассадой к вечеру до такой степени наполняли юрту, что негде было пройти. Приятели убрали столы и кровати и спали в темном углу, где раньше стоял ушат с водой и хранилась грязная посуда. Колоды и стойка для водопровода тоже были готовы, но все еще лежали на крыше, так как можно было опасаться, что половодье затопит все вокруг, кроме холма, на котором стояла юрта. Наконец, в одно утро, товарищи, выйдя на двор, неожиданно увидали воду речки у самой своей двери. Ночью начался ледоход, и все протоки Колымы мгновенно переполнились и вышли из берегов. Лед шел по реке густой массой, громоздясь вверх огромными глыбами, и, надвигаясь на берег, оставлял глубокие борозды в прибрежной гальке и отрывал целые куски яров с растущими на них деревьями К полудню пониже города ледоход совсем остановился; вода стала подниматься и затопила город. Наступила обычная весенняя картина. Все низкие места обратились в озера. Амбары и лодки, стоявшие пониже, были унесены или изломаны в щепки. В половине домов было наводнение; жители переселились на крыши или устроились в лодках, привязанных к столбам полузатопленных оград. Многие перебрались в церковь, стоявшую на высоком холме среди города.