Вернувшись с купанья, Александр Никитич взял косу и пошел накосить свежей травы для самых молодых телят. Но притащив домой две больших связки, он почувствовал такую усталость, что даже присел отдохнуть на лавку. В последние годы силы его постепенно слабели; долгие лишения, вольные и невольные, стали сказываться, и он уже ощущал себя стариком, с ослабевшими членами, неспособным к работе и непригодным для одинокой жизни в Урочевском скиту. Все чаще и чаще приходили недуги, он побеждал их при помощи диэты и простых лекарств, но потом они приходили снова.
Свежий удой стоял на столе, и его следовало разлить в бураки и убрать на место.
«Зачем эти хлопоты? — вдруг подумал! Кирилов. — Нелепая и бесцельная работа!»
Потом по привычке поднялся, сходил к поставцу за посудой для разлива и стал процеживать густое молоко. В голове его, однако, пробегали все те же странные мысли.
— Зачем существует все? — спросил он себя и внезапно почувствовал, что это не философское любопытство, и что вопрос о цели миросоздания касается его лично еще ближе, чем вопрос о молочном хозяйстве. Повидимому, наступало время для общей ликвидации и подведения итогов.
Дверь юрты отворилась, и вошел низенький лохматый якут в рубахе из телячьей шкуры, с красными больными глазами и серым сухощавым лицом.
— Чего надо? — отрывисто спросил Кирилов.
— Табак! — лаконически сказал якут, останавливаясь у порога.
Он, очевидно, только что побывал в болоте, и нижняя часть его тела была в грязи.
— Чем заплатишь? — спросил Кирилов суровым, но деловым тоном.
— Ничем, — равнодушно ответил якут. — В долг, — прибавил он неохотно.
— А ты знаешь, сколько у тебя долгу? — спросил Кирилов.
— Кто знает? — неопределенно возразил якут. — Много, должно быть!..
Кирилов достал из шкапа мохнатую связку табачных листов.
— А когда ты заплатишь? — спросил он уже безразличным тоном, предвидя содержание ответа.
— А кто знает? — повторил якут стереотипную фразу. — Когда будет, заплачу.
— Возьми косу вместе, — вдруг предложил Кирилов. — Тоже в долг.
— Не нужно! — решительно ответил якут. — Только табак.
— Хорошее, так вам не нужно! — сердито заметил Кирилов.
— Не сручно! — упрямо возразил якут. — Твоя коса длинная, наши руки коротки… Вот смотри!..
Он протянул вперед пару тонких рук с небольшими кистями, как у всех северных туземцев.
— Ну, ступай! — сказал Кирилов, удовлетворив покупателя, но якут не уходил.
— Баба просила иголок и цветного шелку, — заявил он наконец.
— На что ей шелк? — недоверчиво проворчал Кирилов.
— Пояс надо, — сказал якут. — Видишь, без пояса… — прибавил он, указывая на свою грязную кожаную рубаху.
Кирилов с неодобрением посмотрел на фигуру, стоявшую на пороге. Местные щеголи действительно подпоясывались вышитым поясом, но к этим красным глазам не подходило щегольство.
— Небось, у бабы тоже глаза болят? — спросил он с упреком:.
— Болят, — согласился якут. — Еще мыла просила кусочек, зрачки промыть!..
Кирилов достал из своего склада небольшой кусок мыла и пару толстых иголок.
— А шелку не дам! — об’явил он. — Ступай домой!
Но якут не хотел уходить.
— Дай, пожалуйста! — приставал он. — Я два днища[24] болото месил… Ноги болят… Дай шелку!
— Ступай, ступай! — повторил Кирилов, запирая шкап.
Якут еще потоптался на месте.
— Вот ты какой! — с упреком протянул он. — А я бы горностаями заплатил.
И он вытащил из-за пазухи две беленьких головки.
Кирилов взял покупателя за плечи и повернул к двери.
— Ну, уходи! — сказал он ему коротко, но без гнева. — Не дам больше ничего!..
С самого своего приезда Кирилов стал выписывать для раздача соседям разные товары, продавая их по номинальной цене. Урочево было слишком далеко от торговой дороги; якуты жили, как троглодиты, и платили проезжему торговцу неслыханные цены за каждую пару иголок или головной платок. Князьцы ежегодно привозили из города немного чаю и табаку и распродавали соседям небольшими частями, в пять раз дороже покупной цены. Теперь и эта торговля давно прекратилась, и сами князьцы предпочитали забирать все нужное у Кирилова, ибо его цены были ниже городских. Молва об урочевской дешевизне шла далеко и выходила за широкие пределы пропадинских пустынь. Даже оленеводы с Гижигинской тундры и горные охотники с Омеконского плоскогорья приходили к Кирилову за товаром, как будто на ярмарку. Это было, конечно, лестно, но каждый год Александр Никитич сводил баланс с довольно значительным убытком. По исконному обычаю, три четверти местной торговли велись в кредит. Раньше князьцы охотно давали товар без немедленной уплаты, накидывая еще сто процентов; потом, во время пушного промысла, взыскивали всю сумму, а у упорных отнимали силой или в крайнем случае жаловались на них исправнику во время годового об’езда по округу.