Выбрать главу

Александр Никитич записал дневное наблюдение и переоделся. Все пайщики были босы и засучили штаны до колен, так как дорога к реке по обыкновению шла через топь.

Ез был сделан из свай, забитых в дно и соединенных между собой крепкой деревянной решеткой. Несколько десятков лиственниц и берез, срубленных под корень, были погружены в воду, вершиной вниз, перед решоткой еза. Сверху они были слегка привязаны к перекладинам, а книзу течение прижимало их к езу, образуя плотный и упругий заплот. Десять широких пролетов были загорожены сетями вроде двойного конического мешка, укрепленного на жердях и развернутого по течению. У берега стояли два челнока, сшитые из тонких досок волосяными веревками, с длинным двойным веслом, изогнутым посредине.

Промысел был обилен, из каждой сети вываливалась в челнок груда отборной рыбы, и после осмотра на песке образовался целый холм, блиставший влагой и серебристой чешуей. Благодаря присутствию Кирилова дележ прошел без особенных инцидентов. Покончив взаимные счеты, пайщики раскрыли на разных местах берега свои погреба, то есть неглубокие ямы, накрытые хворостом и травой, и сложили туда рыбу. Она должна была пролежать так до будущей весны, подгнить и даже перебродить и превратиться в черное и горькое месиво, пригодное для употребления только при крайнем голоде.

Александр Никитич неприязненно смотрел на своих сотрудников. У него на берегу реки стояло импровизированное солильное корыто в виде старого челнока, наполненного крепким раствором соли. Он вымачивал рыбу в рассоле день или два, потом вывешивал ее на сушильню, где она подсыхала на ветру без всякой порчи. Но якуты упорно держались за свои ямы и не хотели даже пробовать его вяленых балыков.

Мало знакомый вкус соли в этой непривычной комбинации казался им противным и горьким. Они утверждали кроме того, что солить вяленую рыбу грешно и что такая вольность грозит уменьшением промысла. Впрочем, насчет рыбной ловли у них было столько предрассудков, что они сами подчас путались и нарушали установленные преданием запреты. Мережи были опять опущены в воду, и вся компания пустилась обратно. Кирилов шел сзади и с той же неприязнью смотрел на спины якутских рыбаков, сбивавших друг друга с узкой тропы. Ему вдруг стало ясно, что он уже давно ненавидит этих дикарей, с которыми у него нет ничего общего, которые охотно принимают подарки и покупают дешевые товары, но не обращают внимания на самые полезные советы и указания. Разговаривать с ними, даже смотреть на них было несказанно противно. Он нетерпеливо ожидал возможности опять уединиться от этих грубых и докучливых представителей жалкого человеческого рода.

Наконец поселок затемнелся впереди. Кирилов прямо направился к своему дому, вошел внутрь и плотно закрыл за собой дверь. Якуты, не останавливаясь, разбрелись по домам. Они не привыкли заходить к Кирилову без определенного дела. Они хорошо видели, что он сердится, и поводом к этому считали свои рыбные ямы. Беспокоить русского, когда он сердит, ни у кого не было охоты. Якуты твердо знали, что русские в гневе опасны, ибо некоторые поселенцы запечатлели в их памяти припадки своего гнева кровавыми следами.

Однако Александру Никитичу недолго пришлось просидеть одному. Не более как через пять минут кто-то закопошился снаружи, и дверь медленно поднялась, слегка вздрагивая и как будто стараясь упасть обратно. Тонкая фигура Хаспо показалась на пороге. Руки ее были заняты маленьким теленком, мокрым и дрожащим от холода. Коровница тоже вымокла с головы до ног, и на полу юрты уже образовались широкие потеки от ее разбухшей обуви.

— Из озера вытащила, — сказала она, обращаясь к хозяину. — Из самого омута… Прямо с обрыва свалился, глупый! — прибавила она, обтирая мокрого теленка пучком травы и протягивая его слегка вперед. — Ушибся, бедненький!

Кирилов, сидевший на узкой скамье в глубине юрты, помедлил несколько секунд, потом поднялся навстречу. Это был его любимый теленок, пестрый, с большими ушами, не умевший даже ходить как следует. Он торопливо разогрел воду в железном котле, потом обмыл теленка с головы до ног, вытер его насухо сеном и положил на мягкое травяное ложе за загородку. Хаспо не помогала ему, однако и не уходила. Стоя у порога, она пристально, но незаметно наблюдала за хозяином и чувствовала какое-то смутное беспокойство.

«Какой он скучный!» — сказала она мысленно самой себе.

Александр Никитич, действительно, двигался как во сне и возился с теленком почти машинально, думая совсем о другом.