— Вольно, вольно, сам рядовой, — отдувается Василий Андреевич. — Что вы тут развели?
— Не помню, я такой дом не строил или строил, — примеряет обналичку Талип.
— Эх ты, склеротик, не помнящий ни родства, ни мастерства, — смеется Василий Андреевич.
— Славка, сходите с Андрюхой в столовку, — говорит Димка, — возьмите хлеба, соли — поужинаем на воздухе.
— Котлет, значит, — уточняет Андрей.
— Во-во, в котлетах хлеб да соль…
— Сколько брать-то? — спрашивает Славка.
— Андрей знает.
Василий Андреевич пробует на палец острие стамески.
— Спасибо, ребята, спасибо, не забыли старика.
— Плоское катаем, круглое кантуем. Дядя Вася, вон мешок, подавай опилки, мокрые только не бери, — командует Димка.
— Постараюсь, Дмитрий. Отжимать буду…
— Кому строим-то? — наклонился я к Талипу.
— Одна палка тает, две палка горят.
— Не палка, товарищ Талип, — встревает Димка, — головешки, две головешки — пожар. Понял? Любовь — она что костер; пока палки кидаешь, горит. А женщина — сила, нечистая сила, — утверждает он.
— Чистая, чистая, — подтверждает Талип и просит поддержать косяк.
Пока мы обтесывали окно, Андрей со Славкой пришли из столовой. Славка на вытянутых руках нес кастрюлю. В сетке Андрея лежали свертки, две булки хлеба. Талип мигом подживил костер под чайником и запел:
— Деньги есть — Уфа гуляем, денег ек, чишма сидим.
Димка подтащил дверь.
— Танцевать будем, да? — спрашивает Талип.
— Стол будет, понял. А танцплощадку на крыше сделаем.
— Строительный материал нету.
— «Была бы только ночка, да ночка потемней…» — декламирует Славка. И водружает на дверь кастрюлю. Сам становится на колени, режет хлеб, сыр, вытряхивает из свертка ложки.
— Где ложки взяли? — спрашиваю.
— Шли, нашли — едва ушли, хотели сдачи дать, да не могли догнать, — отвечает Славка. А вот у нас на Диксоне балки строят из бутылок.
— Это что-то новое, уточните, Вячеслав Иванович.
— Честно. Там ведь бутылок горы, лесу ни кустика, а бутыло-ок… Делают, значит, так: опалубка, в нее ставят бутылки в два ряда и заливают цементом с песком, один к трем. Стена на воздушной подушке как яичко — гладенькая.
— А что, идея, — откликается Димка, — может, за вермутом сгоняем? Или за шампанским — утепленные бутылки…
— А был у нас на Диксоне такой случай, — вдохновляется Славка. — Жили, значит, двое приятелей, ну вот как бы мы с Талипом. Воздвигнули такой балок, перегородили поровну: две двери, две трубы. Живут в свое удовольствие. На дворе, как обычно на Диксоне, метет — белого свету не увидишь. Ну, один топит печь, день и ночь шурует, дым калачом над его трубой, палит дровишки. А на Диксоне, сами знаете, туго с этим делом. Выглянет, а у соседа труба молчит. Не помер ли уж, подумает. Забежит:
— Не врезал дуба? — спросит.
— Нет, не врезал, — отвечает сосед.
— У тебя даже растопки нету.
— А на что она мне, — отвечает сосед, — завалинки с лета хорошо утеплил.
Высмолят по сигаретке. Тот схватится; «печь прогорела» — и убежит. А его сосед воды из бочки зачерпнет ковшом, напьется, и снова в постель — сны досматривать, да еще ночью вентилятор включит. Однажды забегает к нему сосед, видит — под самым потолком вентилятор.
— А это зачем? — спрашивает.
— Да так, — отвечает, — комнату проветриваю.
Сосед ушел. Видимо, оглядел свою стену и дыру увидел. Подставил руку, а в нее тепло идет. Принес он цемент и замазал отверстие. Ну, у лентяя колотун. Не выдержал и к приятелю.
— Пусти погреться, — тарабанит.
— А ты печь затопи.
— Дров нет.
— Заготовь.
— Вот кровопивец, несознательный элемент! Погоди, я тебя выведу на чистую воду.
Ребята смеются.
— Молодец, Славка, внедрять будем! Андрей, давай пилу, Славку не переслушаешь.
Беремся за работу.
— Ты хоть объясни. Талип, что все это значит?
— Мы ведь заезжали с Димкой на Диксон к Тамаре Васильевне.
— Да-а?! Славка-то хоть знает?
— Нет. Мы ему не говорили. Ему строим.
— Как она там? Может, надо сказать Славке?
Подходит Димка.
— Нас ведь, дед, никто не просил, сами поехали. Мы еще не знаем, что из этого получится. — Димка грызет щепку и смотрит мне в глаза.
— Разве Славкина жизнь для нас чужая? — замечает Талип. — Она же один с пацаном живет…
— Не знаю, не знаю, — вздыхает Димка, — в том-то и дело, Славка свое горе хранит для себя.