— Про зори-то мура? — возмущается тот. — Тебе бы, дядя Вася, чтоб бабахали про войну или детективы разные. Это телевизоры сбивают людей с толку.
Свет потух, и мои приятели наконец угомонились.
После кино начался спор на улице. Дома и совсем пыль до потолка. Я в роли арбитра.
— Скажи, дед, здорово они немцев-то? А банька-то, скажи?
— Девки добрые, настоящие, а про немцев не для фронтовиков. Мы-то их как облупленных знаем. Да, Антон? Пусть бы про теперешних, которые перековались, — это другое дело. И вообще ты, Славка, не бузи, мало каши еще ел. Давай дрыхнуть, уже второй час.
Василий хочет, чтобы последнее слово осталось за ним. Но его сердит Славкино спокойствие, и он начинает горячиться.
— Да хватит вам, завелись на всю ночь!
Василий отворачивается к стенке, но слышу — не спит, то и дело поглядывает на светящийся циферблат. Вздыхает.
Наконец встает и крадется на цыпочках в кухню.
— Ты че как заяц?
Василий оборачивается.
— Понимаешь, всякая мура в голову лезет.
— А ты не пускай ее, — Славка чиркает спичкой и прикуривает. — Вот у нас на Диксоне…
— Ну, опять паровоз зачадил, — не выдерживаю я.
— Нет, дед, я же в фортку выдуваю.
Пригляделся — верно, сидит на подоконнике и смолит, только огонек подмигивает.
— Пусть курит, раз человеку в наслаждение, — поддерживает Славку Василий.
— Ну его к лешему, этот табак. В груди от него как баян-аккордеон поет. Брошу, вот увидишь, — и Славка жадно затягивается, по огоньку видно, как пыхает.
Василий уже на кухне, гремит посудой. Кран хрипит, будто ему перехватывают горло. Это действует на нервы. Ни к черту нервы стали.
— Че в такую рань, дядя Вася? — бубнит Славка, выбрасывает в форточку окурок и, скрипя пружинами, лезет под одеяло. — Скажи как человек устроен: тепло, мягко, мухи не кусают, дрыхни себе, ан нет, душевное равновесие, видишь ли, разрегулировалось.
А я вспоминаю, как мы на трассе жили в металлическом вагончике. Нары в два яруса, вместо печки — железная бочка, прогорит — колотун, спасу нет, сигаем все на верхние нары. Кто-нибудь не выдержит — плеснет в печь солярки, дров подбросит, сразу жара — дышать нечем. Ссыпаемся вниз, открываем двери и, как рыбы, ловим воздух. И так раз десять за ночь…
Славка ворочается, встает и тоже крадется На кухню. Слышу — бубнят с Василием, о чем — не понять, слышно только — Диксон, Диксон — это Славка. За последнее время он все больше тянется к Василию. Когда в товарищах согласие, ничего не страшно. Впереди у нас настоящая работа — тяжеловесы. Надо бы еще раз проехать по трассе, как говорит Карл Францевич, «пристреляться». Особенно перевалы не дают покоя.
— Дед, «вставай» пришел, чай шарга надо, — кричит Славка из кухни. — «Колымага» ждет.
Конструкцию Карла Францевича ребята окрестили «Колымагой». Поначалу он морщился, а затем как-то впопыхах и сам назвал так. Вот и закрепилось: «операция «Колымага».
Что-то разморило, а вставать все же надо. Пол ледяной, все собираюсь купить тапочки, да руки не доходят. Надернул на босу ногу унты, выхожу на кухню. У Василия со Славкой мир, чаи гоняют. Нетронутая колбаса с кашей дымят на столе.
— Давай, дед, по-молодецки, раз, два, промыл глаза ж за стол. Что размываться — сороки утащат. Интересно, почему здесь нет сорок? Белобокие, ушлые такие, холендры, а приятно — сидит на заплоте длиннохвостая, словно эмалированный ковшик повесили.
— Ты вот что, Славка, помог бы Карлу Францевичу при монтаже «Колымаги», — говорю.
— Могу помочь, — подумав, отвечает Славка, — только погодя, сейчас никак — машину до ума довести надо.
— Василию Андреевичу поручим, ему уж заодно.
— Не-е, я уж сам. Тут надо каждую гаечку потрогать, в душу ей заглянуть, сродниться, понять друг друга…
— Не доверяешь, выходит?
— Почему? — округлил Славка глаза. — Ты, дед, не путай. Как бы тебе ловчее сказать. Скажем, ты женился, и со свадебного вечера невесту отдал другу «на пока».
— Тоже мне примерчик, выдумал же, пес!
— Да мы все подмогнем, как управимся с машинами.
— Ну, ладно, годится.
— Заскребай, Антон, в ошурках самый смак, — подсовывает мне сковороду Василий.
Оба встают.
— Морской закон знаешь? Посуду сполоснешь, на столе ничего не оставляй, — уже от двери дает указания Василий.
Выскребаю сковородку, ставлю на плиту, чашки, сахар — на полку, сметаю со стола в горсть крошки и несу в ведро.