— В чем дело, Антон? Кажись, ведь стронулась, пошла, — начал он сердито выговаривать, но, увидев водила, осекся. — Эва-а оно что.
Над головой звездное небо. На земле из туго набитых темнотой распадков резучий ветер. Серенький пар от наледи припадает и рябит в отсвете фар.
Гена все канючит.
— Остывает чай ведь, пирожки стынут, придется еду собакам выбросить — зря старался.
— Я тебе выброшу, — шипит на него Славка.
— Надо пожевать, — говорит и Василий. — Прийти в себя…
Мы разбираем колбасу, хлеб и залезаем втроем к Славке в кабину.
Василий Андреевич на переднем сиденье. Мы со Славкой за его широкой спиной. Чай пьем из одной кружки по очереди. А вообще Славка любит всухомятку есть, а потом запивать кружкой холодной воды. Но сейчас не может, без примочки давится. Еще на ЛЭП Славка всегда возил термос с кипятком, я пью горячий, он снегом разбавляет.
— Тонизированная, — говорит.
Я другой раз скажу:
— Прохватит тебя эта тонизация.
— С чего бы это, я жареные гвозди могу кислотой запить…
— Ну уж так и кислотой, хвастун ты, Славка!
— Не веришь? Да у нас, если хочешь знать, в чистом виде кислота в кишках, ну если не в кишках — все равно в брюхе имеется.
— Я вот тоже раньше мог, а теперь колиты, гастриты, черт-те что. Вот и ты приобретешь.
Славка мычит, согласно кивает, ему некогда разговаривать. Умял полбулки хлеба, палку колбасы и вывалился из кабины, сразу свободнее стало.
— Кабина узкая, а так бы можно минут на двадцать кости бросить, — говорит Василий. — Он доедает ночной обед; складывает в мешочек кружку, сахар. На лице у него белая щетина торчит как алюминиевая щетка — никогда не замечал у него такого.
— Чего уставился? — трогает он ладонью подбородок. — Зарос, как Дед Мороз. В баньку бы с веничком, а, Антон?
— Однако трогать будем…
— Будем.
Мы вылезаем из кабины и, поднимая ноги, как цапли, идем к тяжеловесу.
— До чего же штука вредная, эта наледь…
Ребята долбят лед. Славка в одном свитере.
— Ты бы хоть шубу набросил, Славка.
— Шубу? Талип говорит, в шубах не работают, в шубах греются, — и Славка налегает на лом.
— Постойте, ребята. Ну-ка разойдитесь. — Василий идет к своей машине. Разворачивается и с разгона колесами ломает лед, таранит буфером. Только брызги во все стороны, светлячками, бабочками.
— Хариусов не подави, — кричит Славка.
Как только Поярков раскрошил лед перед «Колымагой», ребята снова сцепили поезд. А у меня ноги гудят, хоть впору садись прямо в наледь.
Из-за тягача высовывается Гена.
— Все в порядке, дед: заварили водило, но там какой-то субъект на легковушке на горло берет.
— Пропусти его, распорядись, ты же сам голова…
А Василий уже сигналит фарами, ходу просит. Мигнул фонариком, и в ответ погасли фары. Люди, машины, земля — все слилось воедино. Переключились, и тут же вспыхнули фары. Зазвенели тросы — чувствую, пошла родная, милая кобыла, кобылка. Из глушителей языки пламени, снопы искр. Большая тень поползла по обочине. Это «Колымага» на брюхе, как гигантский бульдозер, буровит впереди себя вал ледяного крошева.
Тягачи все яростнее ревут. Только бы тросы не подвели, выдержали. Но тень все медленнее и медленнее двигается, вот уже и совсем затаилась. Тягачи исходят в надсадном реве моторами, еще немного усилия, еще рывок… Пригляделся: Гена со своими сигнальщиками бросает под колеса песок. Молодцы, догадались! Тягачи собирают всю силу — и еще рывок. Вал льда хрястнул и, звеня, рассыпался. «Колымага» подмяла лед, словно вынырнула, подросла и побежала, оставляя черную воду. И в этой воде роились звезды, как серебро в черни.
— В ажуре, дед, — улыбается Гена.
— Ты почему пост оставил?
— Как оставил? — разводит руками Гена.
В это время подходит сержант и докладывает Гене.
— Хорошо, — говорит Гена, — разрешаю движение. Только лично проверьте объезд.
Сержант, козырнув, уходит.
— Я его у дорожников нашел, — поясняет Гена. — Инспектор он — понял! А то с этими шоферами никакого сладу нет. Все норовят проскользнуть, как будто на свадьбу. А кому загорать охота?..
Высветлило. Отделились горы, в небе заблестел шпиль гольца.