Я подсаживаюсь к Славке в машину.
— Дед, кичиги, видишь? — показывает он на стайку мерцающих у самого горизонта звездочек. — Может, и мы кемарнем секунд?
— А чайку не попьем?
— Энто можно.
И Славка помигал фарами.
Василий потянул поезд на обочину.
— Пить, дед, хочется, так бы и похлебал галушек.
— Ну и обжора ты, Славка, стал.
— Едой говорят силу не вымотаешь…
Поезд прижался к спуску горы, потух, затих. А впереди все разгорался и разгорался белый клык Тальского перевала. Мы все заснули.
Пробуждение было тягучим и сладким. Ныли в суставах руки, ныла поясница.
— Не спишь, Антон? — спросил Василий, поворачиваясь на сиденье. Под ними гудели пружины.
— Что, уже? — буркнул сквозь сон Славка. — Только ведь легли.
Василий выбрался из-за рычагов, ногой открыл дверку и вывалился наружу. Нас обдало холодом. Через несколько минут за бортом кабины послышались шаги, голоса, кто-то ударил кувалдой по железу.
— Ты уже, дед, пошел? А я, один момент, досмотрю сон.
— Дрыхни, дрыхни.
У «Колымаги» Гена со своей командой сигнальщиков скалывает лед. Настраивает сварочный аппарат.
— Дед, где этот Диксон, не на реку выехал спать-то?
Я хотел ответить, но тут появился Славка.
— Привет! — заискивающе поздоровался Гена.
— Привет, привет от старых штиблет…
— Чертова шарманка, никак не заводится, Вячеслав Иванович!.
Славка сладко зевает и лезет под капот.
— Ну так и знал, так и есть, оборвали дроссель, разве это порядок — олухи. Вам только на ишаках ездить. Ну тебя, Гена, заводи сам. Техника такая, с ней надо, как с барышней — по-хорошему, поласковее, а не дергать.
— Ну завел…
— Надо же, и аккумуляторы посадили. Охо-хо! Гена, Гена — одним словом — интендант — вот ты кто, Гена.
— Сам ты Чижик!
Славка смотрит из-под локтя на Гену.
— Крутни-ка, товарищ интендант-педант. Поработай ручками… если головка тю-тю…
Гена вставляет в храповик заводную рукоятку и зло дергает. Мотор чихнул.
— Будьте здоровы, — откликается Славка.
— А нам и на бюллетене неплохо.
— Правильно, товарищ интендант, еще прошу.
Гена еще раз проворачивает рукоятку. Мотор затрясся, набирает обороты. Гена трясет Славке руку.
— Ну, я пойду погрею свою ласточку, а ты, Гена, много воздуху не давай, ладно?
Славка прячет багрово-красные руки и трусит вдоль поезда. Я иду за Славкой. Из-под тяжеловеса вылезает Поярков, разгибается, преграждает дорогу.
— Антон, натяжные тросы оборвало. Надрывы в косынках заварим, а что делать с тягами? Думай, Антон.
— Пока варите.
— Нет, ты скажи, что делать с тросами? Или будем день ходить, вздыхать вокруг да около, а ночью корячиться на перевал.
— У тебя есть предложения?
— Есть.
— Говори.
— Ты со сварщиками и слесарями оставайся, вари, думай, а мы поедем в столовку, горячего похлебать надо.
— Надо — поезжайте.
Из-за спины Василия Николай Зотов встревает в разговор:
— Вначале накормить надо, а потом заставлять работать.
— Можешь ехать, никто не держит.
— Да я так, к слову, — отрабатывает задний ход Зотов.
— Что уж там пятиться, сказал — добейся.
Водители садятся в фургон, а Зотов берет сварочный держатель. После обеда подруливает на фургоне Гена. У нас уже все готово, подварили водила, подтянули гайки.
— Ну как вас там накормили?
— Нормально кормят, — объясняет Гена, — раньше на пятерку, до реформы, раз обедал, теперь на эти деньги два раза ем.
Славка сует мне в руки сверток.
— Блинчики, дед, те-епленькие, с пылу. Поешь, — и бежит к своей машине.
Гена выкладывает ребятам завтрак, а его уже торопят стопорить встречные машины. Смазку в мостах и редукторах схватило на морозе, и мы не можем сдвинуться с места. Берем с раскачкой машин. Взад-вперед, взад-вперед. Наконец тронулись. Резина на дисках как колодки, никакой эластичности. Сытой гусеницей ползет поезд. Немного проехали, и колеса обмякли. Мягче пошла «Колымага». Я хватаюсь за поручни и на ходу подсаживаюсь к Славке.
— Нарушаем, товарищ дорогой, — подражает Славка Талипу. — На чистый вода вытаскивать будем…
— Извините, товарищ механик.
— Чтобы это было предпоследний раз…
День, казалось, только еще начался, а уже пошел на закат. Солнце так из-за гор и не вылезло, только и осветило дальние верхушки гольцов. Так и осталась в распадках нетронутой глубокая синева.