— Зайдем, дедусь, обязательно… Ну как же не зайти к хорошему человеку.
Из парной уже доносился шум веника, охи, ахи, вздохи. Кажись, Славка стонет. Ох! Уж этот Славка!
— Эй, Гена, будь добр, принеси рукавицы и шапку захвати, а то ухи свертываются, честное слово. — Славка выглядывает в дверь.
В предбаннике горит семилинейка с выщербленным стеклом. Потрескивают дрова в железной с алыми боками печке. Ребята разболакиваются и сигают в боковушку. Василий, не торопясь, в уголке, раздевается. Аккуратно складывает на скамеечку свои шмутки, чтобы потом не пороть горячку.
— Желающие марафет навести — ко мне, имеются ленинградские лезвия, — предлагает Гена.
— Молодец, Гена, — похвалил Василий Андреевич, — давай я распочну.
— Вот еще хозяйка квасу передала, я не брал — навялила, — выставляет трехлитровую банку и виноватится Гена.
— Квас, вот мать честная! Ребята, правда — квас!
Славка уже собрался одеваться, но хватает банку.
— Что это я жадничаю, — тут же вернулся, — нате, глотните, нате, нате, — он плеснул в ковшик квасу и, сутулясь, полез в боковую дверь, откуда полыхало горячим и духовитым жаром.
Из парилки ребята выскакивают на улицу, сигают в снег и красные, как раки вареные, снова в парилку.
— Нет, все-таки мир не без добрых людей, — сказал Василий после первого захода в парилку.
— Ну дает старина! — хватая ртом воздух, восхищается Славка. — Во дает, у меня даже дыхалку перехватило. А эти — слабаки, — он тычет парней веником. — А ты молодец, дядя Вася. У нас, бывало, на Диксоне…
— Ты лучше скажи, Славка, что говорил Суворов?
— При мне он ничего не говорил.
— Не знаешь, значит?
— Если вы имеете в виду то, что после баньки белье продай, да по чарке подай, так об этом весь мир знает…
— Золотые слова.
Ужинали у Кондратия Савельича. Хозяйка, маленькая, юркая старушка, усадила нас за стол.
— В тесноте, да не в обиде, — сказала она. Налила всем по тарелке душистых щей, нарезала гору домашней выпечки пахучего хлеба. Хлеб тут же исчезает, хозяйка все подрезает и умиляется. Хлопцы хлебают щи и хвалят хозяйку. Кондратий Савельевич сидит в красном углу за спаренными столами и тоже хлебает щи и помалкивает. А когда Гена предложил к такому обеду по чарке пропустить, зашумели. Но к общему согласию не пришли. Хозяин покашлял в кулак.
— Ну-ка, мать, подай мне пачпорт.
Старушка принесла стопку книжек, перехваченных резинкой, в положила перед стариком. Кондратий Савельич степенно снял резинку, но выбрать нужную книжечку не торопился, и начал свой рассказ.
— Был тогда, как сейчас помню, яркий ветреный день. Даже тут в ущелье дуло и мело сильно. Склоны гор голубишником рдели, горбы серели от травы бессонницы.
Мне показалось, что мужичок уж как-то по-книжному говорив.
— Я тогда был молодым человеком, молодая, очень душевная жена (это у меня вторая), сын. Переезжали мы из бухты Нагаева в Спорный. Об автобусах тогда, как вы понимаете, и понятия не имели, добирались с попутными. Ну я и договорился с ребятами — с колымскими шоферами. Жену с сыном посадил в кабину, сам на другой машине еду следом. Везли какие-то детали к драгам на прииск. У шоферов аккордный наряд, вот они и жмут на всю железку. Подъехали к этому перевалу и остановились на том самом месте, у подножья, откуда вы сегодня пошли на перевал. Тогда этих домов не было, в распадке притулились две-три избушки. Решают шофера перекусить и часок-другой вздремнуть. А тут, как назло, подошла машина и пристроилась за нами. Оказалось, что спирт везет. Ну, слово за слово, мои ребята за бутылку, выпили, заели. Берут другую на похмел и из той отпили. А много ли уставшему человеку надо? Захмелели мужики — раздухарились. Никакого удержку: Суворов не такие кручи брал — Чертовы мосты… По машинам и айда.
Заскреблись на макушку (мы первые пошли на перевал), стоим, ожидаем, вот-вот должен бы показаться наш напарник. Не утерпел я, подбежал к повороту, глянул — глазам своим не верю: взрывы по откосу… И тут же дошло. Вот с тех пор тут и безвылазно мыкаю век…
Больше к разговору о Суворове не возвращались.
После чая нас разморило, кое-кто уже клевал носом. И Кондратий Савельич предложил горницу.
— Не обессудьте, — сказала и хозяйка, — на полу вам постелим, но у нас пол угоен, не дует, не-ет. — Она коснулась рукой пола. — Тут хоть есть куда ноги вытянуть, в кабинах-то не больно распрямишься, умаялись, поди, на спокое-то душа и тело отойдут. Вот вам под головы телогрейки. Я их полотенчиками прикрою.