Ручей резал высокий берег. В распадке на зеленоватой наледи чернел кустарник, за наледью камень. Тяжело дышащий КрАЗ завернул нас в облако пыли. Когда пыль немного рассеялась и серо-черный клубок переместился по косогору; обозначился размытый половодьем крохотный поселок геологов. Домики лежали на каменных нашлепках и, словно морские котики, отдыхали.
На пристани нашего водомета не было. Видать, его еще не привезли и не спустили на берег. Река бурлила, от нее тянуло сырым холодом, пахло рыбой. Берег был. безлюден.
— Пошли пехом — поглядим пороги, — предложил Андрей.
Мы уже обошли поселок и спустились к самой воде, когда из-за валуна показалась корма водомета. Легонько покачивался, отсвечивая свежей белой краской, наш «Гидролог». На палубе в форменной фуражке стоял капитан, смотрел на воду.
— Разрешите? — Я знал, что в пик паводка запрещено ходить на лодках и катерах по Колыме, поэтому попросил:
— Если можно, на тот берег.
Капитан приглашающе повел рукой, пробухал коваными сапогами и, сойдя по лестнице в рубку, стал к штурвалу.
Капитан включил мотор, и палуба мелко задрожала. Водомет несколько раз судорожно дернулся, подавая назад, и круто свалил нос в реку — тут же глотнул бортом воду. Я едва успел ухватиться за скобу. Водомет бросило в волны. Он всхлипнул и, дрожа всем корпусом, лег на течение. Тут же, словно споткнулся, замер на какую-то секунду, потом вильнул кормой и, бычась, стал зарываться в бурун, выбрасывая за кормой струю воды. Некоторое время он бился, как попавший в силок снегирь. Берег то вставал черной стеной, то косо убегал к горизонту, и перед глазами сверкали и укали буруны.
Капитан по-прежнему окаменело стоял у штурвала, и только работали руки. Но вот наконец захлопали по борту кусты, желтоглазая верба, и «Гидролог» юркнул в заводь на правом берегу.
Мы протопали по скользкой мокрой палубе и спрыгнули на плоский, как лепешка, камень. Перевели дух.
Водомет уже опять бился, барахтался, купался в бурунах посреди реки. Когда он одолел Колыму и под берегом прокрался в свою бухточку, мы поднялись на террасу, по которой круто шагали опоры высоковольтной линии к створу. Провода блестели на солнце, и казалось, не провода, а асфальтная дорога стелется в распадке, взбегает на крутяк к самому горизонту.
Мы карабкаемся по камню: я на четвереньках, Андрей прыжками. Одолели подъем, подобрались к анкерной опоре.
На берегу сверкали льдины. А здесь было жарко.
На «пасынке» лежала прикрытая корой пачка соли, рядом нетронутый муравейник. Как он сохранился? Опору ведь поднимали. И я вспомнил, что Димка сказал трактористу, когда тот наехал на муравейник: «Собратьев давишь, парень, соображать надо».
Мы посмотрели вниз. Распадок был настолько глубок и крут, что казалось, спуститься отсюда можно только на веревке. А вот и ручей Дьявол, истинный Дьявол — рвет и стонет…
Андрей уже впереди.
— Дед, давай буду тебя подстраховывать!
Спускаться всегда труднее.
Внизу как в погребе. На взломе ручья наледь высосала, вытянула мхи и образовала во льду прорезь. Андрей стал на колени и заглянул туда.
— Ого-го, дед, темная ночь. Интересно, давай измерим глубину.
Я принес длинную палку и сунул в пасть Дьяволу, дна не достал. Вот вражина!
— Хорошо бы, дед, здесь арочный мост перекинуть? В одном клубке красное, черное, белое.
— Что ты, милый, обойдемся бетонными калачами.
— Мост интереснее: дикость и воздушный мост.
— Фантазер ты, Андрюха.
— А ты охто? А помнишь, дед, ту хрустальную вазу изо льда на Патыме? Вот было здорово. Я в Кишиневе рассказывал ребятам, не верили. Девчонки говорили — сочиняешь, но все равно просили рассказать.
…Это было давно. Однажды, уже в конце лета мы возвращались с трассы, смеркалось, как вдруг Андрейка закричал:
— Дед, смотри, уже светает.
Я поразился: из распадка струился свет. Что это? И мы пошли к загадочному свечению. Продрались через густой чапыжник. Перед нами в неширокой долине светилось ледяное поле, посредине ледяная гигантская ваза. Она стояла на толстой ледяной ноге, исходила капелью и светилась предзакатным заплутавшим лучом. Это было феерическое зрелище. Здесь было тихо, прохладно и не так одолевал гнус. Множество лежек: видно, облюбовал это место зверь для отдыха.
— Чудесно! Давай выберем, где посуше, и бросим якорь — переночуем.
— Смотри, смотри, дед, рыбины! Ого сколько.
Здесь, по-видимому, брала начало речка. В протаявших лунках стояли косяки и, ртутью вздрагивая, поводили подкрашенными плавниками.