Я пытаюсь перевести разговор на другое, но обиженный Андрей не унимается.
— А эта тетка больше начальник, чем ты, да?
— Больше, — говорю.
— Даже больше Семенова? — удивляется он (Семенов — начальник управления строительства ЛЭП и подстанции).
— Больше.
Я оставляю Андрея у крыльца. Стучу в дверь. Андрей приседает от ветра к стенке.
— Что стучишь, едрена вошь. Видишь, дома нет никто?
Оборачиваюсь: хозяин-румын идет из бани. Дает мне веник подержать, сам открывает халабуду.
Чай на плитке долго не закипает.
Румын режет хлеб и жалуется на плохое напряжение.
Андрей сидит на скамейке, дремлет в тепле.
— Кончай кемарить, мужик, пить чай будем, — дергаю за нос Андрея.
Хозяин ставит на стол чайник, приносит заиндевелую бруснику. Андрей вопросительно смотрит на меня — я киваю. Он берет ягоду, кладет в рот — морщится. Румын смеется, выставляет банку с сахаром.
— Пей, ешь, спи. Пождешь, когда ветер утихнет, а то занесет.
— Ребята волноваться будут, искать. Надо двигаться, — говорю я.
— Он один живет, этот дядька? — шепчет Андрей. — У него нет даже щенка? Давай отдадим ему одного, у нас же два.
— Давай.
Переночевав, мы пошли, надеясь, что ребята нас нагонят и подберут. Но дорога пустынна. Идем целый день, часто присаживаемся на пеньки, но только в сумерках, на самой макушке горы, показалась наша палатка.
К концу пути у меня заломило раненое колено. То и дело останавливаемся.
— Мы с тобой как дед Архип и Ленька.
Андрей смеется. Его смешит имя Архип.
Я рассказываю про деда Архипа и Леньку, и Андрей уже не смеется. Он жалеет и деда и Леньку, расспрашивает меня о них, переживает.
— Эта девочка боится, что ее мать будет ругать за платок, да, дед? А у лэповцев не бывает матерей? Да, дед?
Так и коротаем время в пути. Но вдруг Андрей дергает меня за руку и кричит:
— Вон, вижу, наша палатка! Вот мы и пришли. Ты че, дед, а?
Нога ноет, надо же, раненое колено заболело. У меня так иногда бывает. Ребята помогают разуться. Залезаю в мешок. Есть не хочется, знобит. К полночи стало еще хуже, не могу двинуть ногой. Бужу лежащего рядом Талипа.
— Дерни за ногу, — прошу.
Талип со сна не может ничего понять, зевает.
— Зачем дернуть?
Объясняю. Талип берет за ступню и дергает.
Я издаю такой вопль, что все вскакивают. Сам чуть не теряю сознание. Лежу в испарине. Ребята столпились и не могут понять, в чем дело. Андрейка жмется к Талипу. Судят, рядят. Мне все равно.
— Повезем на лесовозе в больницу, — решает Димка-бригадир.
— Правильно, — подтверждает Талип, — как боевой командир потащим.
Ребята уходят снаряжать лесовоз.
С рассветом все готово. На лесовоз положили четыре тринадцатиметровых свечи (и как только подняли — ведь лиственница?). Собрали матрасы, подушки, одеяла, расстелили на бревнах. Вынесли и уложили меня.
Андрей тут же:
— Закапывать повезем, да?
Представил. Веселенькое дело.
Парни уселись на лафет, укутывают, подтыкают одеяла, чтобы не поддувало. Андрей не отстает.
В поселке в больницу не принимают — не горняк.
Поехали дальше, на центральную усадьбу.
Больница как больница. Длинный барак, по обе стороны коридора палаты. Верхнюю одежду оставляют в раздевалке, а в пиджаках и шапках идут в палату. Меня несут. Андрей не отстает.
— Не дам ногу деду отрезать, кусаться буду.
— А я деду укол сделаю, — говорит врач.
— А я тебя как пну! — отвечает Андрей.
Ребята оттаскивают его, а то наговорит бог знает что.
На другой день слышу в коридоре шум. Влетает Андрей. Обнял меня, щекочет бороду:
— Ты — живой, хорошо!
Потом Андрей задумывается.
— Ты о чем, Андрей?
— Да так. Лесной я, дед, дикий, да? Талип говорит — я дикий, раз обругал врача.
Заходит врач (я уже ей рассказал про Андрея и извинился за него), Андрей заслоняет меня и сжимает острые мазутные кулачки. Нина Николаевна отступает и говорит ласково:
— Андрюша, давай знакомиться, ты ведь хороший мальчик.
— Не буду.
— Отчего же не будешь?
— Так, ты — ехидная.
Нина Николаевна рассмеялась и сразу посерьезнела.
— Отдайте мне мальчика.
— Берите, если пойдет, — и в шутку подталкиваю Андрея. Упирается.
— Ты че, дед, нас на бабу променял?
Я прижимаю пацана к себе.
Нет, не умею я разговаривать с детьми. Не могу даже Андрею объяснить, почему плачут в печи сырые дрова.