— Это ты верно говоришь, — вздохнул Аслан и отвел глаза.
— Мы ту малину, которая нам шею крутила поначалу, в клочья разнесли. И пахана ихнего… Ему хуже всех пришлось. За то, что нам целый месяц не жравши пришлось сидеть. Они тогда у нас запросили «пить». Да хрен в зубы. Голодные пацаны хуже зверей. На добро неспособные. Ну, а когда мы воров потрамбовали, обчистили до нитки и, не будь дурьем, смотались в Ростов, подальше от мести. Но фартовые нашли нас. Мы пятерых тогда ломали. А они нас всем хором накрыли. Кодлой на нас поперли. И если б не случайность, прописали бы в жмуры.
— А что за случайность? — перебил Аслан.
— Закопать живьем хотели нас. Но не совсем живьем. Поначалу «склянками» испытали. Потом…
— А что это — склянки?
— Бьют бутылки и на осколки нас кидают. Встать не моги. А чтоб не залеживался, сверху кипятком поливают. Всех поровну. Пацаны орали не своими голосами. А я молчал, как проклятый. Со страха, наверно.
— Что ж вас выручило?
— Алкаши. Они в этой хазе жили. И мусоров позвали. Те шухеру навели. Еле успели смыться. Правда, не все. Но воров замели. И троих пацанов. Так-то всей кодлой на Колыму отправили. И сроки влепили, как взрослым, — вздохнул Слон.
— Они живы?
Как видишь. Я в числе троих был. На Колыму нас тогда в одном вагоне везли. В телятнике. Вначале хотели фартовые из нас шнырей сделать. Не вышло. А уж как на мозги давили, вроде из-за нас они в ходку попали. И мы должны их кормить. Ну да не тут-то было. Мы им свой счет… И снова вражда. Трамбовались каждый день. Думали, не доедем.
— Ох и дураки, лучше б смылись все вместе, — оборвал Аслан.
— Это до нас только в зоне дошло. Но когда в одном бараке нас поселили, волей-неволей пришлось нам притерпеться. И воры признали нас. Вскоре в закон приняли.
— И много тебе дали тогда?
— Червонец. Но в зоне добавили. Я — в бега.
— Отсюда? — удивился Аслан.
— Нет. В Сусумане. Я там первую ходку отбывал.
— Убежал оттуда? — загорелись глаза Аслана.
— Накрыли. Овчарка, падла, на дереве учуяла. И снова добавили. А через три года у меня желтуха. Ну и выпустили условно-досрочно по состоянию здоровья.
— А сколько лет тебе теперь? — поинтересовался Аслан.
— Да уж пять десятков скоро. Ты руки парь. Чистотел — трава знатная. Это точно, — отвлекся Слон.
— А эта ходка вторая? — спросил Аслан.
— Шестая, — отмахнулся бугор.
— Так ты на свободе и не жил?
— Почему ж? Я только в первой застрял. Из остальных — как рыба. Вот и опять на меня ксивы готовят на условное. К весне — слиняю. Опять желтуха начинается. Я знаю, как ее оживить в себе. А она — заразная. К тому ж опасна.
— А загнуться не боишься? — удивился Аслан.
— На воле я чифир не пью. Там марафет натуральный. Снова на иглу сяду. Кайф лафовый.
— Я тоже пару раз анашу курил. Из конопли сами делали, — сознался Аслан.
— Ну и как?
— Голова кругом и тошнило. Не привык.
— Анаша — говно. Морфий — вещь. Но его с иглы. И через минуту — отключаешься. Все заботы по хрену. И ничего другого не надо.
Аслан молчал. Он не сказал тогда Слону, что чуть не умер на бабкином чердаке, накурившись анаши. С того дня на конопляное поле смотреть не мог. Далеко обходил его.
— А ты давно на игле? — спросил бугра.
— Да еще до первой ходки. Но тогда не всерьез. Зато потом — постоянно. Я водяру не признаю. От нее нутру хреново. А утром башка, как котел, во рту — как парашу вылизал. И печенка, как сявка, скулит. А вот от иглы — люкс. Все в ажуре.
— Я на игле не был пока. А водки хоть ведро выжру — не берет меня. Из-за этого на свадьбы перестали звать. Расход большой. Я если ужрусь, что редко бывало, дурной становлюсь. Люблю трамбоваться. И сам ни хрена потом не помню, — признался Аслан.