А едва рассвет заглянул в окна, милицейский наряд нагрянул. Аслана скрутили, связали, увезли. Только на допросах в мрачной тюремной камере узнал, что у одного милиционера сломана челюсть и сотрясение мозга, а у другого — раздроблена височная кость. Умер бедолага, не приходя в сознание…
Аслан смотрел сквозь решетчатое окно. Вон береза у насыпи стынет, раскинув руки, словно всех разом оплакивает, за родню и друзей. Да и есть с чего. Кто миновал места эти, тот потерял удачу. Связавшийся с Севером приобретает многое, отдавая за все в уплату единственное, что нельзя ни купить, ни отнять, ни одолжить — здоровье.
Мужики облепили печурку, как тараканы хлебную корку. Курят, говорят. У Аслана от этих разговоров сердце леденеет.
— А ты бывал на Колыме? — спросил кто-то желтого, как лимон, старика с впалыми щеками.
Тот, закашлявшись, приложил платок к губам. Согнулся, будто сломался в поясе. Откашлявшись, ответил глухо:
— А где ж я чахотку получил? Она, треклятая, наградила…
Аслан завернулся в пиджак. Не надо слушать. У всякого своя судьба. Зачем заранее переживать? И этот, хоть и чахоточный, а жив: сумел еще раз загреметь. Кто ж из них скажет, что правильно его осудили? Никто не признается. Все чистенькие. Оно и по рожам видно — ангелы из-под моста. Встреться ночью с любым, не то что из карманов мелочь, из родной шкуры вытряхнут и скажут, что таким родился.
— Эй, пацан, смотайся на станцию за кипятком, — сунул охранник котелок в руки.
Аслан принес два котелка. Один мужикам отдал, второй — охране. Воры попросили на следующей станции вместе с кипятком прихватить из киоска пяток пачек чая.
Не знал для чего. Принес. И воры с того дня зауважали парня.
Уже в зоне взяли они его в свой барак, определили парню воровской кусок.
Как и все зэки, кроме воров в законе, Аслан каждый день выходил на работу. Да и попробуй не пойди. Бугор — прыщавый мордастый зэк по кличке Слон, умел любого заставить вкалывать. И Аслана, как прочих, вывозили каждое утро на трассу.
Корчевка пней была самым нелегким делом. Многие здесь сорвались, сломали спины, получили растяжение вен, искривление суставов.
За день от кирки и лома вспухали ладони подушками. Кожа с них слезала заживо, вместе с мозолями.
А тут еще комарье, гнус. Облепят тучами. Стонут, гудят в самые уши. Лезут в глаза. Пьют кровь из мужиков не спросясь. От них даже отмахнуться некогда.
Едва раскорчевали участок, начинали носить лаги под щебенку. Устилали ими будущую дорогу надежно, крепко. Сверху щебнем засыпали. Трамбовали его, выравнивали, чтоб не было провалов, промоин.
За месяц бригада, в какой работал Аслан, проложила пять километров трассы.
От пота рубаха на спине торчала коробом, лопалась по всем швам. Брюки липли к ногам. А ноги от постоянной сырости неумолимо ломило, выкручивало по ночам. Да так, что от этой боли, несмотря на жуткую усталость, просыпался человек.
— То ли еще будет! Сейчас работать легко. А вот когда зима настанет, занесет все снегом метра на три, скует морозцем, градусов за сорок, вот тогда попробуй достань каждый пенек, выдерни его, гада, из земли. Всю требуху вывернешь. Ничему не будешь рад, — утешал зэков бригадир по кличке Кила.
— Я на этой Колыме уже шестой год пашу. Каждый метр ее — как маму родную… Знаю, где началась она. А вот где кончится — одному Богу ведомо. Говорят, что без нее нельзя Колыме. К самому океану она пройдет, чтоб по ней грузы в Магадан возили в любое время года. Это, конечно, хорошо. Да только цена у этой трассы больно большая — жизни человеческие, — вздыхал бригадир. — Вот и мне от нее память осталась до гроба. Килу я на ней заработал. От нее, как от памяти, век не отделаешься, — грустил Кила.
Аслан работал не сачкуя. И бригадир уважал его за это. Но в бараке, уже в первую получку, случилось непредвиденное.
Аслан хотел отослать весь заработок бабке. Пусть купит старая, корову, давно мечтала о ней. Но подошел бугор. Потребовал долю. Аслан не понял. Вор объяснил кулаком в ухо. Аслан устоял. При своем двухметровом росте, он был тугим комком мышц… Рассвирепев, как это нередко бывает с наделенными недюжинной силой людьми, приподнял вора в законе одной рукой, второй — скрутил из него баранку. И так отделал Слона, что весь барак удивился. Бугор на ноги две недели встать не мог. А фартовые загоношились. Искали случай свести счеты. Аслан это понял. Конечно, мог бы уйти к работягам, к своей бригаде, но упрямство не пустило. Ведь в своем городе он слыл самым задиристым, отчаянным драчуном.