— Это вы за Чинаря их так наказали? — глянул Аслан.
— Нет. Как только они отказались работать. Обокрали склад. Я всех их хотел туда отправить. У нас зона усиленного режима. Там, в Воркуте, режимы труда более суровые: строгие и особые. Но потом половина воров вышла на работу и я оставил их в зоне. Хотя и они имеют отношение к тому случаю с Чинарем. Я это сердцем чую. Ну да ладно, время покажет. В тот день я пожалел их. Чисто по-человечески. Ведь работают люди. Значит, против бугра хватило у них смелости выступить. Оставил.
— И те со временем сломались бы, — вставил шофер.
— Я это понимал. Но кто-то мог не выдержать. Умереть. Вот этого я не хотел допустить. Врач держал их на контроле. Докладывал мне каждый день. Так знаешь, что они придумали?
— Что? — отозвался водитель
— Троих сявок не кормили вовсе. И это при том, что сами ни дня не голодали. Тех в «мученики» назначили. Чтоб потом из них фетиш сделать. Вот, мол, какой зверь начальник зоны, людей голодом заморил. Я, когда мне врач сказал о том, поторопил с отправкой воров. Случай с Чинарем — чистейшее совпадение. Приди машина на день раньше, жив был бы человек.
У Аслана глаза от удивления округлились.
«Добреньким прикидывается. Ишь пожалел. Человеком назвал. Теперь только и осталось мне мокрое дело пришить», — подумал он.
— Вынудили его. Заставили. Это я не сразу понял. Вовремя догадался, что поддался он фартовым…
— Не его, другого подослали бы, — оборвал Аслан. Упрямцев сразу осекся. Будто забыл о Чинаре.
— Плохо, что не успели мы перед пургой на участках запас продуктов сделать. На случай ЧП, — сказал Борис Павлович будто самому себе.
— Запас на ЧП? Да сожрем, не дожидаясь пурги, — рассмеялся Аслан.
— Не думаю. Даже самый голодный о более голодном вспомнит, — уверенно ответил Борис Павлович, и Аслану вспомнился кусок хлеба, который дал ему кто-то в палатке. — Я, Аслан, не простачок. В этой системе — не первый год. А закалку на войне прошел, куда мальчишкой попал. Рассказывал, что в батальоне и фартовые были. Я не подделывался под них. Но скажу: случалось, последним делились. Не потому, что я какой-то особый, нет. Признавали, как комбата над собой. У них ведь без бугра ни в одном деле нельзя. Это — вроде как без головы. Ну, а на войне, в атаках ли, в обороне — тем более. Вот и хотели, чтоб жил, чтоб выжил…
— То на войне. Там другое…
— Здесь не легче. Также ситуации случаются всякие. Вот у меня, в прежней зоне, убежали трое зэков. Фартовые все. Искали их две недели. И нашли. Один, самый никчемный, в живых остался. А двое — умерли. Жалея слабого, свои пайки ему отдали. А сами — не вынесли голода. Силы не рассчитали. А тот — на свободу в прошлом году вышел. Дожил. Наверное, и теперь ворует. Только в одиночку, — вздохнул Упрямцев и продолжил: — Подлый мужик. Он на побег подбил. Если б не это, те двое жили бы. У одного семья осталась. Мальчишка. Сиротой теперь растет. Кем станет без отца?
— У всякого своя судьба, — отмахнулся Аслан равнодушно.
— Это верно. Но эту судьбу в немалой степени кует окружение.
— Вы к чему об этом? — не понял Аслан.
— Завтра мы с тобой в Магадан поедем.
— Зачем?
— За радостью. За документами о реабилитации для шестерых человек. Они готовы. Забрать надо. Сегодня хотел взять. Да ты устал. Отдохни. А с утра — в путь…
— Ждать? Реабилитацию ждать? — Аслан крутнулся на сиденье. Сморщился. Бедро прокололо. И заторопился, заволновался: — Не надо ждать. Давайте сегодня. Разве можно ждать? Ведь люди ни за что здесь отбывали. Не то день, час дорог. Да я пешком бы добежал за своими ксивами. Хоть и за чужими. Пусть минуты лишней не мучаются. Пусть хоть кто-то радуется. Давайте сегодня…
— Нельзя сегодня. Даже ради радости рисковать не буду. Тобой…
— С другими поезжайте.
— Не могу. На это есть своя причина, — нахмурился Упрямцев. И долго молчал.
— А кого реабилитировали?
— Троих идейных, вашего Илью Ивановича, двоих торговых работников.
— Илью Ивановича?! Вот обрадуется человек! Но теперь вам к фартовым нужно подыскать кого-то.
— Один справится. Федор.
— А «жирных» почему отпускают? Иль мало воровали?
— Не воровали. И не за воровство осуждены были. За анекдоты, за высказывания вольные. Да и зря, Аслан, называешь их «жирными».
— Их вся зона еще до меня так звала, — удивился шофер.
— Огулыщина обывательская. У меня в прежней зоне торговые работники были. Из двадцати семи человек за обсчет на пять копеек двое сроки отбывали. Остальные — совсем по другим статьям осуждены. Никакого отношения к торговле не имеющим. Один, завмаг, за то, что в плену у немцев был. Трое — за то, что в Берлине немку изнасиловали. Правда, у всех троих немцы не то что жен и сестер изнасиловали, детвору убили. Но это наша боль… С нею не посчитались. Один — поваром всю войну прошел, немца-старика по голове за оскорбление русской нации огрел. Тот в угол дома головой влетел. И — насмерть… А повар — в зону… На двадцать лет.