Кила их похваливал, подбадривал, шутил, не перегружал.
— Не потому, что фартовые. Видел, стараются сами, изо всех сил. А раз так, зачем загонять, изматывать?
Охрана на воров косится. Но, крича, горло не надрывают. Знают, эти быстрее пообвыкнутся.
Вон темноволосый, кудрявый парень. Красавец! Лицо — как с купюры иль с медали. Без единого изъяна. Создала же природа такое совершенство. Такого бы на выставке бабам за трешки показывать, как образец, а он — сукин сын — ворюга отпетый. В Ростове банк обокрал средь бела дня, ни одна собака даже не оглянулась. Глянешь на него — подумаешь, музыкант, вон какие пальцы длинные да холеные. И разговор вежливый, культурный, словно все науки превзошел. Про все знает. Во всем разбирается. И когда успел? — удивлялся Кила молча.
— Живее, мужики! — подгоняет охрана. И старший невольно посмотрел на седого интеллигентного с виду фартового.
«Фальшивомонетчик, а встреться на воле, за профессора или академика принял бы. Гляди, какой, видный. И повадки у него не мужицкие. Будто в начальстве всю жизнь прожил. Очки — в золотой оправе. У, гад! Тут на зубы всю жизнь вкалываю, а не наскреб», — злился старший охраны.
Мужики из новых вовсе раскисли. Ноги — хоть руками переставляй. Волосы на лбу прилипли, рожи вспухли от комариных укусов и пота. Штаны слетают.
«На баланде сил не накопишь. А вкалывать придется. Тут вам не в камерах задницы отлеживать. Тут чертоломить надо. Да так, чтобы медведь сочувствовал и радовался, что не родился человеком, пусть зверь, но не зэк», — подумал Кила.
Рыжий мужик давно вспотычку ходит. За ним, Ванюшка из Костромы, свой в доску. Чуть рыжий пошатнется, Ванька — матом его. Да таким, что охрана за животы хватается. День может материться, ни одного раза не повторится. На воле за это не одну бутылку выспорил.
Вот и теперь так виртуозно загнул, фартовые от удивления онемели. Этих трудно удивить. А и они такое не слыхали.
Дедок-педераст, будто присох к толкуше. Из рук не выпускает. На нее и мочится. Отойти некогда. Не успевает. Жидкие волосенки красную лысину обнажили. Допекает старика комарье, не все ж ему баловать! Приходится за все платить.
— Ух, старый кобель, — сверкнул на него злым взглядом Кила и, подкинув совковую лопату, прикрикнул: — Ровняй лучше, не то жопой будешь трамбовать. Не сачкуй!..
Старик вздрогнул от внезапного окрика. Застучал толкушей по гравию дробнее.
Только бы не ругались и не били. Только б не выкинули из барака.
Трое насильников на погрузочной площадке целый день работали. Экскаватор сломался. Они его заменили. Без роздыху, без перерыва, без перекура.
Лопаты к рукам прикипели с кровью. Спины, плечи — будто железом налились. Не распрямиться, не разогнуться. Хоть волком вой.
«Вот это облегчили судьбину. Из огня, да в полымя. Разве тут можно до воли дожить? Да за неделю скопытишься», — думал Тимоха, стряхивая капли пота с носа.
— Шустрей, падлы! — послышался голос шофера, вставшего под погрузку. За ним еще два самосвала. Да будет ли им конец? Дадут ли передышку?
— Чего раскорячился? А ну, живо, лопатой шевели! — торопила охрана.
Шоферы ждут. Курят на подножках. Помогать этим — никто не будет. Всей трассе, всей зоне уже известно, кто они. Выручать их, разговаривать — за падло. Разве только улучить момент, когда охрана отвернется, и затащить за машину, там скопом выдрать, сделать обиженником. Как поступают с насильниками во всех зонах. Но кому охота пачкаться с дерьмом? Кому первому плоть стукнет в голову?
У Тимохи лопата со звоном вылетела. Носом в гравий упал. Двое было кинулись к нему, но шоферы заорали. Подошли раньше охраны. Сапогами запинали.
— Вставай, падла! Не то зароем здесь живьем.
Другой пообещал солярки плеснуть и поджечь. Чтоб
комары поотстали.
— Хоть какой-то прок от козла будет, — звенькнул чумазым ведром.
Охрана — словно не услышала. А насильник вмиг на ноги вскочил. Кому сдыхать охота?
Аслан даже не смотрел в их сторону. Отвернулся. Знал себя. Стоит глянуть — кулаки загорятся. А дополнительный срок кому нужен?
Вечером, когда водитель остановил возле них бортовую машину, чтобы забрать в зону, зэки не впустили насильников в кузов. Никто не хотел ехать рядом с ними.
Пришлось вывозить их на самосвале.
Но и в столовой, едва они вошли, их вытолкали, выкинули с руганью, угрозами. Охрана, как ни урезонивала, не переубедила.
— Понимаешь, можно деньги, вещи, машину украсть — это наживается. Но насиловать! У нас тоже и дети, и сестры, и жены есть. Нет, не навязывайте их нам. Не доводите до греха. Никто за себя не поручится. Уберите козлов! — упорствовали зэки.