— Детей опаскудили, звери. Да за это не судить, мошонку вырвать у живых и самих волкам на ужин кинуть. Чтоб доброго кого не сожрали. А говна — не жаль, — говорил Кила, соглашаясь с мужиками.
Ни в одном бараке не приняли насильников. Работяги выгнали с треском, «жирные» пригрозили ночью задушить, идейные — места не нашли. Интеллигенты сказали, что хлоркой их засыпят, как паразитов; обиженники и те перед козлами двери захлопнули. К фартовым их вести не решилась охрана.
Даже бывшие суки, всеми гонимые и презираемые, едва насильников ввели в барак, опрокинули их, бросились с кулаками.
— Придется в коптерке спать, — сказал старший охраны. Но зэки, узнав о том, предупредили «жирных», работающих в коптерке. И охрана сунула гонимых троих зэков на пол в караулку.
Там они проспали ночь.
— Но где определить их сегодня? — ломал голову старший охраны, выгрузив изгоев во дворе зоны.
Лишь поздним вечером удалось их насильно воткнуть в барак к обиженникам. Эти оказались уступчивее…
Торопились зэки в ту весну закончить сырые участки трассы, соединить их в одну и перейти на горные перевалы.
Пусть труднее, зато не будут допекать комары, перестанет дрожать и проваливаться под ногами земля.
Сколь сил и здоровья отняли у зэков трясины и мари, не подсчитать.
Начальник зоны распорядился заранее и на перевале был разбит целый палаточный городок с походной кухней. Предусмотрительность оказалась своевременной.
Едва новые участки трассы состыковывались и серый грунт ленты уперся в горный массив, зэкам объявили, что теперь они в зону вернутся лишь глубокой осенью.
Целый день вывозили машины бригады на новые участки. Проложить трассу в горах — дело не шуточное. Не зря сюда и охранников прислали поменьше. По принципу — куда денутся. А может, потому что хорошо знала администрация условия предстоящей работы.
Лом, кирка, кайло, лопата — всем этим должны были работать зэки лучше, чем ложками. Здесь не нужны были машины, экскаватор и трактор. А потому и Аслану было велено поставить машину на прикол в гараже до самой осени.
Его вместе со всеми пасмурным утром отвезла на новый участок бортовая машина в сопровождении охранников.
Мрачно оглядев Колымский перевал, бригадир сказал невесело:
— Пока мы этот хребет пройдем и проложим трассу, сколько мужиков своим хребтом поплатятся?
Аслан молчал. Зная, что тут ничего не изменишь. А работать — какая разница где?
Летели искры из-под кайла. Горная порода упряма. Туго поддавалась человеческим рукам. Хоть ты ее зубами грызи. Мелкие осколки отлетают, да и то — в глаза, в лицо. А нужно снять горной породы пять метров. Да в ширину — восемь. Выровнять, сгладить под асфальт. Чтоб шоферы вольные вели машины без препятствий, не поминая злым словом зэков. Да и начальство плохую работу не примет.
Аслан схватился за лом. Но и тот лишь искры высекал.
— Погоди, Аслан. Не бей вслепую. Оглядись вначале. Видишь — трещина. Тут бей. Тебе здесь сама природа помогла. Гляди, как надо, — взял бригадир лом и, стукнув два-три раза, отвалил целую глыбу. Потом еще, еще. Сбоку зэки подошли. Из новичков. Пригляделись. Намотали на ус, переняли способ. Дело и двинулось.
Одни откалывают глыбы, другие, облепив их, сталкивают в распадок, оттаскивают в стороны. Работать здесь оказалось много труднее, чем внизу.
Нашлась не пыльная работа и насильникам — глыбы горные в распадок сбрасывать.
Охране поверилось, что зэки за три недели попривыкли к виду насильников и перестали вспыхивать при их появлении. Видно, стерпелись.
Старик педераст, втянувшись в работу, уже не падал ничком на землю. Улыбаться снова научился. И время от времени поглядывал в сторону обиженников, перекидывался шутками. А то и подсаживался к ним ненадолго.
С утра до ночи на перевале слышался грохот скатывающихся в распадки осколков породы — больших и малых. Пыль, звон металла, брань. Даже зверье разбежалось, не вынеся поблизости человеческого присутствия, а может, от ужаса: как жестоко кромсают люди на свой лад их горы!
Внизу неподалеку река звенела в горных тисках. Как зэк в зоне, о свободе мечтала.
Ночью, глядя на нее, зэки, что помоложе, песни свои ей сложили. Сравнив ее бурный бег с жизнью своей, мутные воды — с горем, а голос — на плач похожий — с криком своих сердец.
Ночь здесь, в горах, была особой. Свежей, без запахов сырости и плесени. Звезды, выкатившиеся из-за туч, были желтыми, яркими, как искры из-под кирки. А может, больше походили на те, которые из глаз сыпались у многих, когда, поддев ломом громадную глыбу, пытались сдвинуть ее с места.