Из хозяйства в комнате у него были: кровать железная скрипучая, типа небольшого серванта с местом под телевизор, собственно сам телевизор, стол обыкновенный деревянный, табуреты, шкаф какой-то дсп-шный. Вроде и всё. Минимал такой, зато просторно. Там даже обои выцветшие на стенах пространства подбавляли.
И вот одним утром сидел я у него на табурете, на втором табурете стоял пузырь и два пустых стакана. Он не наливал заранее, и если в стакане было не пусто, наводчиво подталкивал к тому, что необходимо опорожнить посуду.
Что это был за прикол, я не знаю. Может он боялся, что алкоголь выветрится, может не мог хладнокровно видеть влитую в стакане водку, может ещё что. Я у него спрашивал несколько раз, но он не отвечал. Что-то бурчал себе под нос, водил потерянным взглядом по сторонам и сразу же менял тему. Такая тактика у него была на все мои вопросы касательно его самого или его жизни. Был он, в общем, не рассказчик. Но что-то про себя временами все же выбалтывал.
Так я узнал, что у него была жена, которая ушла то ли к узбеку, то ли к таджику. Есть от этой жены дочь шести лет. Эту дочь к нему иногда приводили на целый день. Она играла на его старом кнопочном телефоне в какие-то древности и все просила подключить уже интернет, а то ни одной игры не скачать.
Были у него и какие-то друзья, приходили иногда в гости к нему. Видок этих ребят был ещё более пропитый, чем у моего соседа. Настоящие алко-пижоны.
И вот как-то утром сижу я у него. По первой мы уже прошлись. Он предпочитал делать крупные паузы между первой, второй и третьей – дальше он лился уже бессистемно и хаотично, порой даже из горлышка.
Вот мы выпили, вот мы сидим. Он смотрит в телевизор, где пляшут девчонки с лошадиными ногами, а я смотрю на него. Я часто так делал, изучая эмоции и реакции на его лице, чтобы хоть немного проникнуть во внутренний мир этого закрытого пьянчужки.
И тут он, повернувшись от телевизора ко мне, говорит: "Покажи зубы". Я подумал, что это, конечно, не очень в его стиле как-то. Он чаще просит рублей триста взаймы или сигарет или сходить для него в магаз за водкой, а то когда накиданный он из дома не высовывается. Тут же зубы просит мои посмотреть. Мне не жалко – я засветил ему жемчуга.
– У тебя хорошие, – сказал он, – а вот у меня совсем никуда… Такими в жизнь не вцепишься, куска себе не оторвёшь, – тут, как обычно, он глубоко задумался, помолчал, глядя куда-нибудь в сторону от меня, и взялся наполнять стаканы. – Ну что ж… Давай.
Как-то ещё тогда мне эта ситуация показалась не поверхностной, с некоторым пространством вглубь даже. Теперь же слова эти для меня звучат такой непреложной истиной, которую будто бы знал всегда. И жизнь теперь представляется мне огромным куском сырого мяса, которое кто-то рвёт себе большими шматами; кто-то лишь вяло жуёт, не дёргая на себя, потому что зубы послабее; ну а кто совсем без зубов, тому и не остаётся ничего, кроме как смотреть другим в рот, пока жрут.
Ну и как-то по ходу этих воспоминаний и размышлений я уснул. И так хорошо уснул, что даже клопов на себе не ощущал. И снился мне сон. Там я выходил в незнакомый двор, падал на коленки и начинал орать, будто плачу, только вот слёз не было. Кругом ходили люди. Было утро, и они, по-видимому, шли на свои работы или по делам каким-то. До меня им дела в любом случае не было. Они меня огибали кругом, совсем не обращая внимания на мой истошный вой. Потом я как-то в стороне увидел маленькую девочку бомжеватого вида в каком-то длиннющем, рваном лоскутами пальто, в нескольких свитерах, в шапке, которая ей велика. Она ошивалась в этом двору, заглядывая в мусорные урны, между гаражей, во всякие темные уголки. Она, очевидно, искала что-то, но безуспешно. Я как-то поднялся, перестал выть и подошёл к ней. Мы не сговариваясь пошли ко мне домой. Сидя у меня на кухне, она молча достала с полки открытую трехлитровую банку компота. За все это время она так и не сказала ни слова. Молча и сосредоточенно она сделала из банки компота водник и, протянув его мне, сказала: "Будешь?"
Когда я проснулся, первой моей мыслью была: "Ну и странный же сон! Не снилось такого". И только спустя некоторое время я заметил, что, несмотря на общий фон, нагруженный каким-то скрытым страданием, сон этот оставлял приятное и светлое впечатление.
Главным образом, эта девочка с её молчанием и тишиной движений, с её почти сонной безразличностью к происходящему. Опять же, должно быть звучит не слишком логично, но эта девочка со всеми её этими чертами оставила теплое и близкое впечатление.
Я не сумел удержаться, чтобы не вспомнить, какое это было чувство – быть вдвоём. Какой это был вкус, когда целовал её губы? Какой это был запах, когда нырял в её волосы, как в море погожим тихим утром, когда вода ещё прозрачная, и в ней видно даже лучше, чем в воздухе?