Это язык свечи.
Делай, что взялся делать в юности своей. Не отпускай этого. А потерявшись ищи возвращения к своему, лишь своей ладони соразмерному, к жадности до свободного воздуха, к самому себе, не в отражении узнанному.
Барахтайся! Умоляю, не уставай.
Даже если впал в низость и так низко, что Транспойтинг покажется сюжетом детского утренника. Даже если должен всем и работаешь без заработка, уплачивая прошлое, торчишь на эйфоретиках – все равно перестань плакать!
В школе били за это; задирали, дразнили тычками, говорили жаркие обидные слова и ждали реакции. Моей реакцией с детства были слёзы.
Меня душило до паралича клокочущее рыдание внутри, но я старался сдержать. Отвечать на выпады в свою сторону я уже не мог, так как все силы были направлены на слёзы (сдержать, сдержать, не дать им этого!), и меня принимались раздергивать и шпынять больнее, смеясь смехом добродетели, будто делали мне полезный урок.
И я не выдерживал, и слезы квасили мое лицо в использованную губку, и мир кругом дрожал сквозь эти капли, и я дрожал.
Им же того и надо было. По пацанской этике пацан не плачет, а если плачет – не пацан. Таким меня и принимали.
Я смотрел на них и не мог понять, как они победили свои слёзы. Как их сердце не отравляет спазмом глотку, пытаясь выкрикнуть, что это "несправедливо", "неправильно", "нечестно".
Чувствовать – значит быть струной, звенящей помимо воли, волнуемой любым прикосновением.
Тогда я ещё чувствовал. К примеру, то как боролась мама с апатией и косностью эгоизма окружающих, как она боролась в те свои молодые времена за счастье и любовь. О, как же страстно и долго она за них дралась!
Я чувствовал, как она отдает всё, всю себя для нас, своей семьи. И чувствовал, как для неё больно и обидно, что никто не отвечает ей навстречу хотя бы благодарностью – не то чтобы разделить весла и грести сообща.
Все мы принимали эту жертву и дар, как обыденность, как обязательный бесплатный полдник. Я даже имел тупость и наглость (уже вступив в этот постыднейший период жизни человека – подростковый) давать своей маме советы.
Домашним было в сущности до пизды на её чувства и страстный порыв – главное, чтобы вертелась, чтобы поддерживала всех, как обод поддерживает спицы.
Но почему? Почему никто не давал ей этого? Она же так сильно старалась, чтоб её просто любили. Не много, а просто, уж как-нибудь. Ну помочь без вспышек раздражения, ну размять утомленные плечи и шею без шантажа и злорадства на плату, ну сказать хоть по секрету единое ласковое слово – нет!
Чем больше она делала, тем меньше получала.
Проклятая гнилая человеческая природа! Почему любить в одном моменте может лишь один? Почему мы разделены на любящих и любимых?
Я чувствовал все это, но всё равно ничего не делал. В этом было много горделивого – "не отдам любви за дешёвую мену услуг по дому!" С моей стороны в этом была целая бездна лицемерия и лжи, пытающихся прикрыть и даже выставить в благородном свете попросту порок безразличия.
Я стараюсь придать этому тексту (как и своей жизни) осмысленности, движения к цели, самозначимости фрагментов, но всё, что у меня выходит – это каша из чувств.
В тот день, на котором мы с тобой, мой читатель, оставили меня, я отработал смену и вернулся к С. переночевать. Мы делились прошедшими днями, над чем-то даже смеялись, и было здорово, что можно высказаться живому человеку, а не томить в себе.
Вот, что делает даже небольшая разлука. И чем дольше ожидание встречи, тем полнее она сама, тем громче трубит сердце в поход – отдавать своё сокровище.
Так что же ты вообразишь себе, мой читатель, о блаженстве встречи по ту сторону могил? Если вся жизнь была лишь ожиданием, лишь предвидением, можно ведь и потоптаться?
Потом я напился пивом, голова набухла и упала в подушку. Я спал теперь, почти как дома, с ощущением безопасности, которое до хостелов позабыл за ненадобностью.
Утренняя возня С. с кранами в ванной меня разбудила, и я, одевшись, уехал обратно на Петроградку, в ожидании своей зп.
Я сел в бк на угловое место и смотрел аниме, время от времени проверяя не появился ли пуш.
В аниме был главный герой – мальчишка с глупой и решительной головой, что гнался за своим другом, пытаясь вернуть его домой; вернуть к связям с людьми, любящим его; вернуть к жизни теплой и верной. Но друг глядел надменно на оставленное позади. Для него эти связи уже вчерашний день и назойливое напоминание прошлого, в которое он, как в помойку, сбрасывает всё в себе ненавистное. Жизни светлой и близкой он предпочёл служение громкому слову.