* * *
Перепуганный бег зайца длится до истощения сил.
Вся эта канитель была затеяна мной меньше месяца назад и сыграла свою роль подушки как для битья, так и нытья. Теперь же все это становится ненужным.
Не слышно жалобной дрожи самой младшей гитарной струны, когда теперь берусь за песни отчаянья и стужи. А это значит – нет больше внутри болящей пустоты. Время, всегда исполняющее свои обещания, и круговерть существования затерли бобо до рубца.
Мне теперь не больно, как в балабановском фильме про любовь к чистоте и плавности, которых обязательно заберут домой пораньше, и придётся жить. Придётся терпеливо и без игр дожидаться своего положенного вечернего часа, когда забирают нелюбимых детей.
Всё! Довольно. Больше не смешно от этих сновидений с открытыми глазами. Нету приторного, почти предрвотного ощущения "нравится" от перечитывания этой лабуды.
Мои глаза, хоть и открылись лишь на секунду, успели в эту секунду увидеть солнечный свет и заплывшую акварель небес. И теперь перед их внутренним взором потускнели карандашные рисунки декаданса.
Теперь здесь, во внутренних этажах, всё даже пахнет иначе! Всё больше цветущих пионов желания остановить свой бег, умерить одышку и снова дышать носом, обоняя деликатные ноты в прозрачном и невещественном, а не только захлёбывать необходимый кислород и бежать спотыкаясь.
Раненое сердце заживает быстро. Быстрее, чем я опасался.
Воспоминания, нажитые с той, которую любил, теперь жмут в плечах и жопе, когда берусь их примерить, предавшись зевоте ностальгии. Больше нет, почти слепящей на время, слабости смотреть из-за угла, вдохновляясь ненавистью, которая уже через пару дней после начала приема начинает гореть изнутри язвой, даже сон делая слишком дорогим облегчением, что тебе не положен, как бывает не положено масло в бутерброд с маслом школьному изгою на завтраке.
Так что всё, досвидания.