Ну уж нет! Ты, брат Крестовский, красиво-то живи, да на чужие заплаты зубов не скаль. Читать умею ли я? Я больше тебя прочитал, приблизительно на районную библиотеку больше! Да и более того – нет таких объявлений, которые позволяют сытому быдлу чужие велосипеды давить! Нет таких бумажек, чтоб можно было у человека последнее в асфальт втоптать!
Таков был ход моей мысли, пока ехал на следующий заказ в какой-то фитнес-бар.
Внутри на турникетах сидел охрандос и, когда я спросил его, как пройти через турникет к фитнес-бару, он молча нажал какую-то свою кнопку. Я не сразу понял, но так он открыл мне один из турникетов.
Даже охранники на Крестовском какие-то подгнившие. Ну ладно те ещё – жильцы Крестовского острова. Они, можно сказать, природой своей алчной и ублюдочной загнаны в этот угол порока. Но охранники, они же просто работают тут! Нет, надо и им мне кровь подогревать.
Если уж и цари-императоры на обед простую кашу жрали, то вам, охранники Крестовского острова, хули бы выебываться?!
Ну ладно. Через турникет я прошел, заказ мой был ещё не готов, поэтому сел на свободное место и принялся наблюдать.
Из всего здесь видимого приятнее было наблюдать за девчонками не ресепшене. Эти две пухляшки-белошейки с теплым румянцем на щеках были завораживающе прекрасны, они были настоящими; в сравнении с окружающими фитнес-тушами они были греческими богинями счастливого танца и радостных песен.
Остальные, кругом ходящие, эти фитнес-мены и фитнес-леди больше походили на рекламу чего-то дорогого, чем на людей. И рожи у них всех лощённые, и жопы с ногами на лосинах в обтяжку. Даже если мужик – похуй, все равно в лосинах!
"Это Крестовский остров. Давай! Смелее! Ходи в лосинах, покажи всем какой ты крутой!"
На лицах у этих людей было статичное, заготовленное выражение. Они будто носили свои головы поверх всего. Будто огороженные от мира кованой стальной изгородью, они глядели на других людей сквозь этот забор, охранящий их пустоту и жестокость.
В этих лицах надменная холодность; в них решимость стоять за себя и свои интересы до конца, вплоть до причинения увечий, грабежа и обмана. В этих лицах апофеоз эгоистического, торжество одиночества, победа над нищетой и несчастьем.
Они победоносцы в собственных глазах! В своем самолюбивом воображении они будто сами создали и заселили этот мир, когда на деле лишь обезобразили его своими тугими и бессердечными правилами.
Ссали они на таких, как я, с высокой башни Кремля! Им не надо ничё, потому что все у них и так есть. И по этим же причинам все человеческие чувства и порывы для них – ненужный хлам, байки перед костром, стариковские росказни для внучат.
Пока я сидел на диванчике и рассуждал подобным образом о моральной природе человека, у меня начало чесаться и будто бы слегка прыгать что-то под одеждой. "Ну заебись! – подумал я, – Значит я теперь и клопов на себе таскай! Вот хорошо-то как".
Немного посидев и почесавшись, я решил, что с меня довольно, что хватит уже молчаливо сносить это высокомерно-отрешенное отношение к себе.
От девушек на ресепе я узнал, где тут туалет, и направился туда. Закрывшись в этом выебонском толчке с блестящими ламинатами на стенах, с белыми, как свадебное платье, раковиной и унитазом, с пахучими рулонами двухслойной толчёвки, я принялся раздеваться. Я снял с себя всё и, оставшись в таком виде, начал стряхиваться. Я протрепал все свои мяса в надежде, что если клопы и поселились на мне, то теперь они с превеликим рвением переедут жить в этот комфортабельный сортир. А там уж как знать, может и за какую-нибудь богатенькую жопу зацепиться выйдет.
Мысль о том, что через меня сошлись в одной точке и клоповник "за четыре сотки ночь", и Крестовские фитнес-выеба! Эта мысль сделала меня почти счастливым на пару мгновений. Я с удовольствием представил, как эти лоснящиеся, ухоженные тела с атрофированной душой, лёжа в своих роскошных, высоких постелях, вдруг обнаружат, что чешутся.
Разве это не прекрасно?
* * *
Где-то в районе полуночи того же дня я уже был в арке неподалеку от хостела и пил большими глотками пиво. Я старался захмелеть подальше от всего этого: от правых и неправых, от богатых и бедных, от счастливых и несчастных. Мне хотелось выпасть из этой жизни, прыгнуть ей под колеса, подставив шею на рельс. Не видеть и не чувствовать больше, не судить и не рассуждать. Просто покой и безмолвие. Вечная пустота.
Допив свое пивко, я пошел в хостел. Вот бы укрыться в тепле и шевелить пальцами ног под одеялом, будто нащупывая в воздухе невидимые ступеньки, ведущие нахуй отсюда.