А Гаранин — чужой, Гаранин из другого мира. И любит она этого чужого человека, любит со всеми его недостатками. Будь у того Сережи хоть толика их, никогда бы им не быть вместе.
И сейчас она лежит в постели одна — Сергей Гаранин повез на какой-то прииск ответственный груз! — и, краснея, вспоминает его жаркие ласки, его, не терпящие возражений, желания, не скованные приличиями и, не желая того, сравнивает, и сравнения эти не в пользу летчика Сергея. Тот Сергей так и не смог победить в себе стеснительность школьника.
Если бы тогда, еще несколько лет тому назад, ее бы спросили: "З.И. Щеглова, ответь нам, любишь ли ты Сергея Щеглова?"
Она бы искренне возмутилась такому вопросу. А как же иначе! "Разве можно идти замуж без любви!"
Сейчас ей никто не задаст такого вопроса, но он сам иногда возникает и Зина уходит от ответа.
Она на заметила, как уснула. И приснился ей Сергей Гаранин. Стоит в дверях и ласково улыбается. Шепчет что-то.
— Не слышу! — кричит Зина.
— Ухожу я от тебя. К Насиме ухожу! Надоела ты мне! — говорит Гаранин, продолжая ласково улыбаться.
— Что?! — на глаза навертываются слезы и она громко кричит. — Не пущу! Я тебя от себя никуда не отпущу! У той Насимы есть муж. Много мужей у той Насимы… Не пуу-щуу!
Зина просыпается от скрипа дверей. На пороге — Гаранин.
— Вот и я, Зинуха!
З.И. Щеглова долю секунды всматривается в знакомые очертания, закрывает и открывает глаза, пытаясь отогнать наваждение сна, отбрасывает одеяло, босыми ногами бежит по холоднющему полу.
— Сереженька!
Гаранин подхватывает ее на руки, она обхватывает его за шею, шепчет, всхлипывая:
— Я тебя ни к кому не отпущу, Сережа, я тебя очень люблю, Сережа, больше всех, больше себя… Не надо уезжать так далеко… Я узнавала, место есть на автобусе.
— Дурашка, — щекочет ее небритой щекой Гаранин, — я ж не только для себя стараюсь…
В комнате жарко. Паровое отопление, словно ошалевшее, к батарее не притронуться. А тут еще эта… пуховая перина поджигает снизу. Далась ей эта перина!
— Зин, давай на пол ляжем!
— Ты что! Застудимся. По полу ветер гуляет, а я люблю тепло, — Зина прижимается к Сергею. — Ты чего так поздно приехал?
— Понимаешь, — задумчиво отвечает Гаранин, — я сразу понял, что все дело в обратных рейсах. Если машину билибинский «Вторчермет» и дальше будет загружать, значит, считай я всю зиму с дополнительным рейсом. Понятно?
— Ничего не понятно!
— А чего тут непонятного! Туда везешь — пишут! Обратно — тоже пишут! Мне пишут, а другим — шиш на постном масле!
— А тебе что, Сереженька, больше всех надо?
— Спи. Ничегошеньки-то ты не понимаешь…
Сергей Гаранин подсчитал: на машину все равно не хватит! Не только же на машину понадобятся деньги. А проезд до материка! А покупка гаража! А!.. Да мало ли еще этих "а"?!
Вот — Насима! У стервы деньги водятся!
От сознания невозможности срочно добыть такую сумму, Гаранин начинает злиться. Он может себе это позволить — никто же не видит! Он злится на профорга Лямина, хотевшего впрячь его в общую упряжку — чёрт криворотый, не смог попридержать премиальные машины на следующий год! В будущем году, Гаранин уверен, он не то, что машину смог бы безболезненно купить, но и самого Лямина с потрохами и его угристым носом! Он злится на Зину — дурная баба, счета деньгам не знает: привозят помидоры по пять рублей за килограмм, так она ящиками берет: "Север требует витаминов!" — мысленно передразнивает он ее. Как будто нельзя потерпеть пару лет, а потом, на материке, хоть задавись этими помидорами!
На Сергея Щеглова Сергей Гаранин злится больше всего — это ж надо, прожить столько лет на Севере, побывать — и не однажды! — на самом Северном полюсе и… не оставить бабе полновесной сберегательной книжки!..
Сергей Гаранин неожиданно улыбнулся: "А вот с металлоломом я здорово придумал!"
— А если еще ходку сделать!
— Какую ходку? — встрепенулась Зина. — Не надо, Сереженька, над нами и так смеются.
— Тебе бы лишь бы ляпнуть! На всех груза там не хватит! Из десяти машин девять порожняком возвращаются, — злится Сергей, — все не так просто, как тебе кажется.
— Ты же порожняком не возвращаешься.
— Так то — я!
Зина обнимает Гаранина, пытается повернуть его лицом к себе.
— Бог с ним, с этим грузом! Что, нам денег не хватает? Я же тоже неплохо зарабатываю.
Сергей Гаранин осторожно высвобождается из объятий.
— Устал я. Спи. Ничего-то ты не понимаешь…
Временами Гаранину казалось, что Зина прикидывается простушкой — это пока не расписаны! — а там, кошечка покажет коготочки! Он не мог себе представить, чтобы женщина не интересовалась дензнаками — ведь это сколько же необходимо грошей на юбки, блузки, шпильки!? С ума сойти можно!.. Вот Насима, та точно рассчитала: у местного писателя вышла толстая книжка в Якутске и эта же книжка в «Роман-газете». В двух номерах!.. Даже представить себе трудно, какую гору денег огребет этот местный туземец?!" Но З.И. Щеглова — не Насима Нуршина. Присматриваясь, Сергей Гаранин заметил: слова у Зины не расходятся с делом. И нет под словами Зины ни второго плана, ни подводного течения. Такая была она и такая есть сейчас. И такая она вполне устраивала того Сергея, Сергея Щеглова, который печально смотрит со стены на свое бывшее супружеское ложе.
Тот Сергей для Гаранина как бы и не существовал никогда. Он не видел его живым и не воспринимал живым. И уважения к мертвому у него не было: дурак! Бросился в Колыму спасать какого-то мальчишку и утонул. Утонул, оставив бабу с носом — на сберкнижке у летчика Сергея Щеглова было всего ничего — месячный заработок полярного летчика.
"Нет, расписываться погодим!" — подумал Сергей Гаранин.
— Сереж?
— А-а?
— Я тебя люблю, Сереженька.
— Спи…
— У нас с тобою все есть, Сережа. Все, все!..
Действительно, все есть: ковры на стенах и на полу, цветной телевизор, холодильник, тряпок полный гардероб… Машины нет? Так будет! Все-таки, заработки на Крайнем Севере неплохие, а они еще совсем не старые люди.
Зина говорит об этом Сергею. Он фырчит от этих разговоров, ловит глазами фотографию Сергея.
— Может, кому и нравится с голой жопой над Колымой летать! Лично мне это не подходит.
Зина пытается надуться, все-таки оскорбляют того Сережу.
Но Гаранин — захотелось человеку! — запечатывает ей рот поцелуем, прижимает к себе, обдавая жаром сильного мужского тела и она вжимается в него, забывая обо всем на свете.
— Я люблю тебя, Сереженька, я тебя люблю очень и очень…
ИГРЫ ВЗРОСЛЫХ ЛЮДЕЙ
"ЛИ" готовили к полёту. Из его металлического чрева вытаскивали бревно за бревном, высвобождая самолёт полностью. Неожиданно этим же бортом собрались лететь директор совхоза Сайвасов и парторг Татаев. Если директор совхоза укладывался в авианорму — семьдесят пять килограммов живого веса! — то партийный деятель Татаев явно тянул на двойную. Да и Фарли Моуэт был не один, а с женою и переводчиком и вся эта могучая тройка весила не менее двух центнеров! Да ещё Рытхэу, Курилов, Кучаев!.. Нет, определённо, брёвнам в самолёте делать было нечего! Из восемнадцати осталось два. Вместо сидений. Нарушался сам принцип полёта — " В тундру без брёвен «ЛИ» ходу нет!. Хочешь попасть в тундру — жди пассажирского самолёта или вертолёта!"
Но кто считается в далекой Арктике с этими законами! И первыми нарушают эти законы те, кто их и сочиняет!
"ЛИ" вырулил на белое полотно Колымы — зимний аэродром! — оторвался от льда и взял курс на Андрюшкино. Лёту — два часа!
Самолёт набрал высоту и дымы Черского исчезли.
Максим Кучаев припал к иллюминатору — нравилась ему тундра с высоты птичьего полёта! Зрелище необъятного пространства волновало его всегда, хотя в эти минуты из круглого оконца «ЛИ», летящего над облаками, ничего нельзя было рассмотреть… А самолёт взбирался всё выше и выше…