Тиненеут рожает ребенка, но нарушает при этом — в очередной раз! — все возможные законы тундры, рожает возле яранги, а должна была уйти подальше от людского глаза в глухую тундру.
И Ниникай был рядом с нею, хотя знал, мужчине это запрещено чукотскими законами. Но что — законы! Когда — вот она, любимая и несчастная женщина! — мать ребенка мучается и страдает.
Четыре дня сидел он возле жены и народившегося сына: жег костер-дымокур, отгоняющий комаров. А не то кусачие твари выпьют кровь из матери и ребенка.
"Совершивший подобное, должен отказаться от жены, от детей и немедленно взять себе в жены другую.
Будь стойким, Ниникай! Ты первый, бросивший вызов вековым законам. Знаю, тебе тяжело, знаю, тебя никогда не простят, но будь мужественным. Иначе долго еще стонать моей несчастливой тундре", — умоляет молодого чукчу молодой юкагирский писатель.
И выстоит Ниникай — с женой и ребенком уйдут они из своего рода в Улуро. К юкагирам…
Семен любовно поглаживает сложенные стопкой листы, пальцем трогает клавишу пишущей машинки.
"О каком окончании романа думаю я? О какой птице-книге, взлетающей в поднебесье? Эти тысячи страниц, исписанные и почерканные, с точками черной туши — назовите это странностью, но мне лучше пишется, когда есть черная тушь! — еще необходимо перевести в подстрочник и отстучать на машинке!"
Великий Юкагир подходит к окну, но намерзшее стекло не пропускает взгляд. Но так уж необходимо видеть, чтобы увидеть!?. Там, за окном, подслеповато щурятся желтоватым светом двухэтажные дома, скрипит трибуна для праздничных митингов и собака, подняв к выстуженной луне морду, воет, жалуясь на жестокую зиму и собачью судьбу. Там за окном — застывшая, скованная морозом, Колыма.
Колыма. Кулума. Кулума она и есть Кулума. И по-юкагирски — Кулума, по-якутски — Кулума, и по-чукотски — Кулума… А вот по-русски — Колыма. — стуженная река!
Вмерзли в Колыму огромные пароходы, не успевшие вовремя покинуть северную реку, садятся многотонные лайнеры на Колыму, бороздят Колыму мотонарты, а Великий Юкагир «видит», как четверо богачей по реке Кулуме пробираются на ярмарку. Надо заставить этих северных купцов залюбоваться Колымой…
Остановитесь! Хоть несколько минут побудьте в раздумье, а за это время п поведаю вам легенду о великой Колыме.
И Великий Юкагир вспомнит легенду, услышанную впервые от безумной Пайпэткэ в далеком году. В том году, когда над страной бушевала военная гроза.
"Колыма… Она некогда была молодой. Все мы бываем молоды, так почему же реке не быть молодой?! А родилась… Пусть — зародилась! Зародилась Колыма в далекой тайге, отсюда не видно, среди гор больших маленьким-малюсеньким ручейком-змейкой. Петляла эта змейка между валунов вековечных, пропадала в болотах замшелых, но выползала на свет божий — боялась змейка-ручеек пересохнуть и, оторвавшись от матери, стала искать море-бабушку.
Как всякое юное существо, Колыма много петель сотворила в жизни и сама не заметила, как повзрослела, и как стали появляться у нее дети-речушки, в свою очередь, сами превращающиеся в реки, А раз дети, надо дать им имена. Но не только имена, но и напутствие в жизни надо дать народившимся рекам.
Реке Баяыгчан мать Колыма сказала:
— Людям не хватает еды — и ты разведи для них много рыбы!
Другой дочери — Коркодан — велела быть узкой и высокобережной, чтобы люди под берегами прятались от холода в студеные дни.
Реки — не люди! Выполнила Коркодан материнский наказ.
Река Анюй родилась самой последней и, вроде бы, вышла она сразу, эта доченька, из-под родительской опеки, но и ей Колыма приказала:
— Пусть на твоих берегах густо растут тальники, чтобы люди у огня согревались! Пусть разведутся возле берегов твоих куропатки и зайцы, чтобы люди сытыми были!
Из всех своих детей Колыма только одного сына попросила о помощи лично для себя:
— Старая я стала, сыночек, тяжело мне теперь от зимнего сна пробуждаться, а мне, ведь, море искать надо! Ты, Омолон, пораньше меня буди!..
И стала могучей и неспокойной река Омолон. Раньше всех-во второй половине мая! — река вдруг просыпается от зимней спячки, рычит, ломая лед и теребит старушку-мать.
— Вставай, старая! Пора в путь-дорогу собираться, заждалось тебя море!
И просыпалась старая Колыма, и отправилась в далекий путь на поиски большой воды, имя которой — Море.
Долго ли бы еще искала Колыма Море, — неизвестно. Может быть, так бы и не нашла его — мало ли задумок селится в наших головах в детстве и юности, но не все они сбываются!.. Но Колыме повезло: Море узнало, что есть река, которая всю жизнь рвется к нему и… само шагнуло навстречу. Море разбросало землю — не стой на пути, Земля! — плеснулось вперед и — наконец-то! — соединились река с Морем…
Потому-то матушка-Колыма так неожиданно широко разливается при впадении в море!.."
Сквозь завывание ветра продолжает доноситься собачий вой. Жестокая зима! Жестокая собачья судьба! Так выла Пайпэткэ, отданная обманом в жены кривому, хромоногому и отвратительному старику. Пайпэткэ, сошедшая с ума от голода, побоев, от неразделенной любви и неутоленной жажды материнства. Преследования шаманов довели ее до безумия.
"Ничего не хочу я! Жить не хочу! Нет мне счастья! С ребенком, без ребенка, с красивым мужем, с уродом, с богатым, с бедным — нету мне счастья, проклята я! И чего собрались вы, чего рвете меня на куски? Уйду, уйду от людей я, в норе буду жить, в лесу. К медведю уйду! Нет в тундре счастья!"
Ночь. Спят за стеною дочери — Окся, Ярхадана, Чэнди! — и стрекот пишущей машинки не в силах их разбудить. Спите, мои воробышки, спите синички мои золотые, виноват я перед вами, что не мог сохранить вам мать… Не знаю, как вы воспримите ту женщину, которая тайком приходит ко мне по ночам? Которая клянется мне в вечной любви!.. Да, у нее есть и свои дети, и я их буду любить как вас. И муж есть у этой женщины, но… Не любит она его, меня любит… А может быть, и не любит?.. Не знаю, не знаю, мои ласточки, ничего не знаю…
Опять кто-то воет?! Точно, воет. Она, Пайпэткэ!.. Пусть голос безумной Пайпэткэ не прорвется сквозь ваш сон… "Отпустите меня, а то удавлюсь!.. Звери, все звери!"
Пайпэткэ… Великому Юкагиру дорог этот человек. И услужливая память переносит Семена в далекий сорок третий год… Стойбище в Олеринской тундре и девушка-красавица девятнадцати лет от роду… Нет, нет, он не помнит, как ее звали и вспомнить не может, но он назвал ее — Пайпэткэ.
Зимой, когда пастухи уезжали из стойбища в Андрюшкино попьянствовать, его заставляли охранять стадо. Его- ещё не Великого Юкагира, а мальчонку и эту придурковатую красавицу Пайпэткэ — героиню его будущего романа, выдержавшего много изданий.
Дурости в Пайпэткэ хватало. Главным своим занятием в жизни, она считала ловлю… вшей. Ловила и подсчитывала их количество. Скрупулезно. Грамотная была, два класса окончила. В счете заложена идея. Говорила:
— Доведу их количество до миллиона и все вши покинут немедленно стойбище. Люди сразу станут счастливыми и не будут обижать друг друга.
Мальчишки — голодные, грязные, обовшивленные! — подкидывали ей необходимый для счета материал, подкидывали ей это раскормленное, вздутое от человеческой крови, зверье. Верили и не верили в предвиденье, но за счетом следили. А вдруг?!.
За сумасшедшей Пайпэткэ нужен был глаз да глаз-оставлять ее без присмотра было нельзя. Когда девушке казалось, что слежки нет, Пайпэткэ пробиралась на кладбище, разрушала старые могилы, сжигала кресты. И в этом была жизненная философия! "Не надо этих знаков на земле! Они напоминают о смерти, а человек рожден для жизни. Только для жизни!"…
— Но люди же умирают! — пытались оленеводы пройти по извилинам ее воспаленного мозга.
Пусть умирают. Смерть-благо. Не было б смерти, люди давно бы истоптали землю. Пусть умирают, но знаков ставить не нужно.